— Да, все восемь! — кивнул Любен.— Прекрасно. А теперь навострите уши, брат мой. Речь пойдет о важных вещах. Понимаете, наши поэты сошлись у вас сегодня для дружеской беседы с чужеземными сочинителями.— Брат Тибо, а вам-то что до этого?— Брат Любен, — сурово глянул на слугу монах, — наш высокочтимый настоятель, монсеньор Сорбен де Сент-Фуа, отпустил вас из монастыря, за стенами которого вы грешите день и ночь, чревоугодничая и пьянствуя на этом постоялом дворе… Вас не подвергли справедливому наказанию за нестойкость вашей души и невоздержанность в еде и питье… Но греховный интерес к делам, которые превосходят ваше разумение, вам прощен не будет! Не смейте меня ни о чем спрашивать — или вы немедленно отправитесь обратно в обитель!— О нет, смилуйтесь надо мной!.. Обещаю — никаких вопросов!— То-то! Я посижу за тем столом, что у входа в комнату, где пируют поэты. Да, принесите-ка мне чего-нибудь поесть, а то совсем голод замучил.— Что бы вам хотелось скушать, возлюбленный брат?— О, что-нибудь скромное: половину куропаточки, жареной рыбки, пойманной в Сене, ну и паштет, омлет, немного сладостей и бутылочки четыре анжуйского…С этими словами монах уселся возле двери, так что никому не удалось бы проскользнуть мимо него к поэтам.Любен торопливо расставил перед братом Тибо блюда с затребованной снедью.— А теперь, брат Любен, отправляйтесь в коридор за чуланчиком и стерегите дверь на улицу. Да смотрите, чтобы там ни одна муха не пролетела! Отужинав, поэты выйдут через эту дверь. Впрочем, я вас скоро сменю, — объявил монах Любену.Бедный слуга понял, что все его гастрономические мечты, порожденные пиром сочинителей, при соприкосновении с суровой реальностью обратились в прах. Он издал столь жалобный стон, что тронул бы даже тигра, но куда тигру до брата Тибо!— Если кто-нибудь попробует проникнуть в дом снаружи — кричите. Ну, идите же, брат мой, и глядите в оба.И Любену пришлось выполнять приказ.А брат Тибо занялся своей скромной трапезой и сосредоточил все внимание на куропатке.В половине десятого в харчевню ввалилась компания из шестерых мужчин.— Притащились, грешники! — прошипел брат Тибо. — И почему мне приходится охранять этих нечестивых щелкоперов — этого Ронсара, этого Баифа, этого Реми Белло, Жана Дора, Жоделя и Понтюса де Тиара!.. В общем — Плеяду, как они изволят себя называть!..Поэты поспешили в отведенную для них комнату, и монах не стал их задерживать.Следует заметить, что на шестерых поэтов никто даже не взглянул. Главный зал был в это время набит битком: солдаты и студенты, дворяне и мещане от души веселились, попивая вино почтеннейшего Ландри. Тут же вертелись девицы, не слишком похожие на недотрог. В центре зала публику потешал какой-то цыган. А посетители громко разговаривали, хохотали, пели, сдвигали бокалы и кубки…Итак, шесть поэтов Плеяды (седьмой, Иоахим дю Белле, умер в 1560 году) незаметно проследовали в комнату с накрытым столом.Когда все уселись, Жан Дора приветствовал собравшихся такой речью:— Друзья! Мы опять пришли сюда, чтобы свершить наш тайный ритуал. Мы, покорившие вершины искусства прошлого и настоящего, мы, лучшие из лучших, просвещеннейшие из просвещеннейших, собрались здесь, чтобы воздать хвалу богам Парнаса.Вы, Понтюс де Тиар, прославивший свое имя «Заблуждениями любви» и «Поэтической яростью», вы, Этьен Жодель, автор великих трагедий «Клеопатра в плену» и «Дидона», вы, Реми Белло, создавший блистательный лапидарий и воспевший аметист и агат, сапфир и жемчуг, вы, Антуан Баиф, великий реформатор поэзии, высокочтимый создатель семи книг «О любви», и, наконец, я, Жан Дора, чье скромное имя стоит сегодня рядом с вашими прославленными именами, воздадим же теперь должное нашему учителю, мэтру древней и новой поэзии! Он овладел греческим и латынью и возвеличил французский язык. Когда-то давно я учил его в коллеже Кокре языку богов, а сегодня он во всем превзошел своего наставника. Вспомним же его творения: «Волны» и «Любовные стихотворения», «Королевскую рощу» и «Маскарады», «Эклоги» и «Забавы», «Сонеты» и «Элегии».Поэты, склоните головы перед лучшим из нас — Пьером де Ронсаром!..Заметим, что речь Дора звучала на латыни; он говорил правильно и легко — языком древних этот человек владел в совершенстве. Поэты поклонились Ронсару, а тот принимал почести с величавой простотой. Ронсар был совершенно глух и не расслышал из посвященной ему хвалебной оды ни единого слова. Однако, как и многие глухие, он старался скрывать свой недостаток.Поэтому великий поэт ответил совершенно спокойно:— Мэтр Дора все прекрасно объяснил, и я присоединяюсь к его мнению.— Nunc est bibendum! А теперь пора выпить! — вскричал Понтюс де Тиар, любивший подразнить знаменитого собрата.— Спасибо, сын мой! — поблагодарил Ронсар с любезной улыбкой.Жан Дора снова взял слово, и в голосе его послышалась тревога.— Неделю назад я предупредил вас, что несколько чужеземцев попросили позволения принять участие в наших обрядах.— Они тоже пишут стихи? — осведомился Жодель.— Нет, но, клянусь вам, это люди достойные всяческого уважения. Они под большим секретом сообщили мне свои имена, и мэтр Ронсар решил, что они вправе присутствовать на нашем пиру.— А вдруг они потом проболтаются? — засомневался Реми Белло.— Они дали клятву никому никогда не рассказывать о том, что здесь увидят, — успокоил его Дора. — К тому же завтра они покидают Париж и, скорее всего, навсегда. Кроме того, вы знаете, что о наших собраниях ходят всякие слухи; присутствие благородных гостей в случае чего как раз и докажет, что ничего подозрительного здесь не происходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166