либо она признается, что изменила мужу, либо ее дочь погибнет!Франсуа де Монморанси побелел как мел и хрипло проговорил:— Как их зовут? Не терзайте меня! Как их зовут?— А почему вас интересуют их имена, монсеньор?— Как вы все это узнали?— Сейчас объясню. Этих дам похитили… Но они оставили для меня пакет, который я должен передать одному знатному дворянину. Вот это послание, монсеньор!Потрясенный герцог отшатнулся и, не решаясь дотронуться до письма, в изумлении воззрился на пакет.Неужели это правда?! Это не бред! Юноша действительно поведал ему горькую историю Жанны де Пьенн… Пардальян не упоминал никаких имен, но и без них все было совершенно ясно.Значит, Жанна жива! И все это время она трудилась с утра до ночи — и воспитывала дитя, его дитя!— Возьмите же, монсеньор, — говорил меж тем шевалье, — возьмите это письмо! Когда вы прочитаете его, я постараюсь ответить на все ваши вопросы. Я не видел, как совершалось это злодеяние, но я сын человека, замешанного в нем… Мой отец мне рассказывал… Я тогда не все понял, но забыть его исповедь не смог…Франсуа де Монморанси схватил пакет — и тут же узнал почерк Жанны де Пьенн.Герцог жадно пробежал глазами письмо, затем несколько раз внимательно перечитал его…Наконец он оторвал взгляд от исписанных листков и перевел его на портрет. Беззвучные рыдания сотрясали тело Франсуа; упав на колени, он в отчаянии простер руки к изображению любимой и тихо прошептал:— О, прости меня! Прости! Прости!И без чувств упал на пол.Шевалье кинулся к маршалу и, стараясь помочь ему, поспешно расстегнул его камзол, смочил виски водой…Вскоре Франсуа пришел в себя; его веки дрогнули. Через несколько секунд он неуверенно поднялся на ноги. Пардальян попытался заговорить, но маршал не дал ему раскрыть рта. Глаза герцога Монморанси загорелись удивительным огнем.— Ни слова! Молчите, юноша… Я отлучусь, но ненадолго, подождите меня тут… Не исчезайте… Поклянитесь!— Не волнуйтесь, монсеньор. Клянусь.Маршал, не выпуская из рук послания Жанны, выскочил из комнаты. Он побежал на конюшню, самолично оседлал лучшего скакуна, велел распахнуть ворота, и до слуха Пардальяна донесся удаляющийся стук копыт.Пробило час ночи. Франсуа птицей пролетел через весь Париж и осадил коня у Монмартрских ворот, которые, как и все другие выезды из города, давно были на запоре.— Именем короля! — вскричал герцог.Появился перепуганный начальник охраны и, узнав маршала, кинулся открывать ворота и опускать подъемный мост.Франсуа миновал городскую заставу и помчался по дороге, по обе стороны которой простирались тихие темные поля. Он нещадно погонял почти обезумевшую лошадь и непрестанно бормотал в такт ударам копыт:— Жива!.. Жена!.. Дитя! Живы!..В деревню Маржанси герцог въехал, уже вполне владея собой. Недолго думая, он поспешил к той бедной хижине, в которой много лет назад, возвратившись с войны, нашел Жанну.— Только бы кормилица не умерла! — молился Франсуа.О счастье! Старушка была жива! Одряхлевшая, совсем седая и почти неузнаваемая, она, заслышав стук в дверь, выглянула на крыльцо.Кормилица тут же поняла, что на ее пороге стоит хозяин замка Монморанси.— Пожалуйте, монсеньор, я вас ждала… ждала долго, но всегда верила, что вы обязательно придете. Ведь перед смертью мне нужно непременно рассказать вам…Франсуа шагнул в комнату и в изнеможении упал на лавку. Он смотрел на верную нянюшку, спину которой согнули прожитые годы и нелегкий крестьянский труд.— Вы ведь приехали, чтобы услышать правду? — осведомилась бедная поселянка у всесильного маршала.— Да, — тихо прошептал тот.— Вам уже объяснили?..— Да!..— Значит, все-таки есть на свете справедливость! — радостно воскликнула седая женщина.И поманила гостя рукой:— Вот, взгляните, сын мой.Франсуа вошел вслед за ней в крошечную чистенькую каморку, в бедном убранстве которой чувствовался тем не менее тонкий вкус. На стене герцог увидел образ Божьей матери и распятие, а над кроватью — маленький портрет; с холста смотрело лицо молодого Франсуа.— Вот тут она и жила, монсеньор, — вздохнула старушка. — Она перебралась ко мне на другой день после вашего отъезда. В этой самой постели она четыре месяца пролежала, едва не отдав Богу душу: думала, что вы бросили ее. Здесь она горевала, молилась, здесь металась в горячке, непрестанно твердя ваше имя. А когда встала на ноги, облачилась в черное… навеки…— Дама в трауре, — простонал маршал.— И ваша дочурка появилась на свет на этой кровати, — рассказывала крестьянка. — Это дитя воскресило Жанну! Девочка росла, а Жанна потихоньку успокаивалась. Любуясь на малютку, она снова научилась улыбаться… Хотите ли вы узнать, что было дальше, монсеньор?— Да… Да, расскажи все, что тебе известно…— Хорошо. Идите за мной!Они покинули домик и через сад пошли к живой изгороди, образованной сплетшимися кустами ореха и боярышника. Тут женщина остановилась и указала на свою хижину:— Взгляните, даже сейчас, при лунном свете, можно рассмотреть вон то окно, а днем его видно еще лучше. Так что с этого самого места очень легко следить за тем, что происходит в комнате.— Но тогда… много лет назад, когда я вбежал в этот дом, мой брат как раз стоял у окна! — И Франсуа отчетливо увидел ту ужасную картину.— Но это еще не все, монсеньор. Мой старик заметил, как по сельской улице, прячась от людей, крался какой-то мужчина. Он прижимал к груди странный сверток, закрывая его полой плаща; муж подумал, что человек этот несет маленького ребенка, но не мог даже вообразить, какое горе нас ждет.— Меня-то самой не было дома, когда вы появились у нас, — напомнила кормилица, — так что о многом я только догадываюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166