Может, он больше никогда не увидит девушку… Ведь из Бастилии не выходят…Что же такое случилось? Почему она позвала человека, которого и видела-то всего несколько раз? Пардальян подумал о герцоге Анжуйском. Конечно, герцог со своими дворянчиками утром вернулся, а, может, никуда и не уходил… Пардальян, охваченный отчаянием, твердил себе, что, останься он на улице, у дверей дома, он не только избежал бы ареста, но и смог бы защитить Лоизу.При мысли о том, что девушка теперь во власти герцога Анжуйского, Пардальян разрыдался и до крови прокусил себе руку.Четыре дня он предавался безудержному отчаянию. Все это время несчастный юноша почти не спал, с трудом съедал кусок хлеба, но залпом выпивал всю воду: его мучила лихорадка и терзала жестокая жажда.Чтобы как-то занять себя и обрести покой хотя бы ночью, шевалье весь день мерил шагами камеру. Правда, он и не замечал, что мысли о Лоизе отвлекают его от других, не менее страшных размышлений о собственном будущем. Но пришло время, и шевалье де Пардальян вспомнил и об этом.Он предавался горестным размышлениям о том, сколь жестока к нему судьба: его вычеркнули из мира живых как раз в тот момент, когда счастье обернулось к нему. И он резонно спросил себя, за что же его арестовали…Он чувствовал, что тут не обошлось без Екатерины Медичи. Но ведь королева была так добра к нему во время их беседы в Лувре… Нет, такие подозрения следовало отбросить… Кто же тогда? «Может, это Гиз? Я ведь был свидетелем собрания заговорщиков… Да нет! Откуда он мог узнать?» — спрашивал себя Жан.Этот вопрос превратился для шевалье в настоящее наваждение, в подлинную пытку для его разума. Дней через пять Пардальяна было не узнать: черты его лица стали болезненно неподвижны, лишь глаза горели мрачным огнем. Теперь одна мысль о тюремном заключении наводила на него ужас.Несчастный, которого бросают в темницу лет на пять или отправляют на каторгу лет на двадцать, все-таки знает, что когда-нибудь, пусть очень нескоро, он воскреснет для жизни, и такой заключенный избавлен от мук высшего отчаяния. Даже тот, кто приговорен к пожизненному заключению, по крайней мере знает свою судьбу и может черпать горестное утешение в том, что путь его уже предначертан.Но Пардальян достиг вершины отчаяния: ведь его схватили в расцвете лет, когда вся жизнь была у него еще впереди; он не знал, за что арестован и сколько ему сидеть. Ему казалось, что в полной темноте его подтолкнули к краю бездонной пропасти.У него отняли небо и землю; четыре тюремные стены заменили ему бескрайний горизонт. Он не мог предположить, что его ждет: умрет ли он завтра, в двадцать лет, или будет умирать день за днем в течение четырех или пяти десятков лет.Он должен был все разузнать! Разузнать любой ценой!На шестой день он не выдержал и решил спросить, за что же его арестовали. Вечером, когда тюремщик зашел к нему в камеру, Пардальян впервые обратился к нему:— Послушай, друг мой…Тюремщик мрачно глянул на него и заявил:— Разговаривать с заключенными запрещено.— Одно слово! Только одно! За что я сижу?Тюремщик направился к двери, потом обернулся, и, видимо, пожалев бледного, потрясенного юношу, сказал:— Предупреждаю в первый и последний раз: мне с вами разговаривать запрещено. Если вы будете настаивать, мне придется доложить коменданту. А вы можете угодить вниз, в карцер.— Ах так! — взорвался Пардальян. — Пусть в карцер! Но я хочу знать! Слышишь! Скажи, мерзавец, а не то задушу!Шевалье рывком бросился на тюремщика, но тот, похоже, был настороже и успел выскочить в коридор, захлопнув за собой дверь. Тогда Пардальян всем корпусом навалился на дверь, но она лишь чуть дрогнула. Целые сутки заключенный вел себя как безумный: орал, стучал в дверь, лупил табуреткой по стенам, так что тюремщик боялся и нос в камеру сунуть. Пришлось предупредить коменданта, и тот, прихватив дюжину хорошо вооруженных солдат, явился в камеру бунтаря.— К вам пришел господин комендант, — прокричал тюремщик сквозь закрытую дверь.— Наконец-то! Сейчас мне все объяснят, — обрадовался Пардальян.Дверь распахнулась, и солдаты выставили в проем алебарды. Пардальян в приступе отчаяния был готов броситься прямо на острия алебард, но внезапно остановился. За спинами солдат он увидел коменданта, а увидев, узнал его — это был один из тех заговорщиков, что собирались в задней комнате гостиницы «У ворожеи».— Прекрасно! — воскликнул комендант. — Похоже, зрелище алебард вас успокаивает, как, впрочем, и всех остальных безумцев вашей породы. Пошли на попятный? Это хорошо… Молчите? Ну что ж, я человек не злопамятный, но больше не безобразничать! Еще одна попытка — и попадете в карцер, вторая — лишу воды, третья — подвергнетесь пыткам. Я вас предупредил, теперь будьте паинькой! Хотя вам и не спится, не мешайте спать другим.Пардальян отступил на два шага. Он, казалось, успокоился, но мозг его лихорадочно работал; впрочем, лицо юноши выражало лишь тупое почтение.Комендант решил, что одно его появление усмирило узника, и снисходительно пожал плечами.— Ненадолго же тебя хватило! — проворчал Гиталан.А Пардальян все молчал. Сдвинув брови и сжав кулаки, шевалье размышлял.— Вот и хорошо! — продолжал комендант. — Вот мы и успокоились! Пытки-то никому не нравятся! Надеюсь, теперь будете вести себя как положено. Можете поблагодарить меня: я с вами был добр!Комендант повернулся, чтобы уйти, но Пардальян бросился к нему.— Господин комендант, — произнес шевалье совершенно спокойным тоном, хотя внутри у него все кипело, — у меня к вам простой, очень простой вопрос…— Знаю, знаю… Хотите выяснить, за что вы попали в Бастилию?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166