Его же доставили сюда в машине скорой помощи. Она предположила, что он был ранен в Шестидневной войне, и остальные кибуцники неопределенно согласились, что, скорее всего, так оно и есть.
Но его принимали гораздо теплее, чем её. Приняли её дружелюбно, но с некоторой сдержанностью: её философия могла принести сюда опасные осложнения. Ната же Дикштейна приняли как давно потерянного и вернувшегося сына. Все толпились вокруг него, наперебой закармливая его, и отворачивались от его ран со слезами на глазах.
Если Дикштейн — их сын, то Эстер — их мать. Она была самым старым членом кибуца. Карен как-то сказала: «Она выглядит как мать Голды Мейр», на это ей кто-то ответил:
«Скорее, как отец Голды Мейр», что было встречено дружным смехом. Она ходила с клюкой и. хромая по поселку, давала всем непрошенные советы, некоторые, впрочем, были довольно мудрыми. Она оберегала больничную палату Дикштейна, отгоняя голосистых ребятишек, махая на них палкой и угрожая страшными карами, о которых даже дети знали, что они никогда не сбудутся.
Дикштейн оправился очень скоро. Через несколько дней он уже сидел на солнышке, чистил овощи для кухни и обменивался шуточками с малышней. Через две недели он уже вышел работать в поле, и скоро стал трудиться с отдачей большей, чем у молодых.
Прошлое его было смутно и туманно, но Эстер рассказала Карен историю его появления в Израиле во время Войны за Независимость.
— Их было восемь или девять, некоторые из университета, а другие — простые рабочие парни из Ист-Энда. Если у них и были какие-то деньги, они их спустили, ещё не добравшись до Франции. На попутных машинах они доехали до Парижа, а там сели на грузовой поезд до Марселя. Оттуда они проделали большую часть пути до Италии. Затем они украли грузовик, бывший фургон немецкой армии, «Мерседес», и покатили с ветерком по Италии. — Лицо Эстер расплылось в улыбке, и Карен подумала, что она бы с удовольствием проделала этот путь вместе с ними.
— Во время войны Дикштейн был в Сицилии, и. похоже, там он познакомился с мафией. У них была куча оружия, оставшегося после войны. Дикштейн хотел приобрести его для Израиля, но у него не было денег. Тогда он убедил сицилийцев продать полный корабль с автоматами арабским покупателям, а потом сообщил евреям, где должна состояться передача груза.
Они поняли, на что он способен, и приняли его. Сделка была заключена, сицилийцы получили свои деньги, а затем Дикштейн с друзьями угнали судно и приплыли на нем в Израиль!
Карен от души засмеялась, сидя под тенистым фиговым деревом в окружении козочек, которые боязливо смотрели на нее.
— Подожди, — остановила её Эстер, — ты ещё не слышала концовки. Кое-кто из университетских мальчиков ещё ходил под парусами на яхте, а несколько других были докерами — вот и все, что они знали о море, а им предстояло своими силами перегнать судно в пять тысяч тони водоизмещением. О навигации они знали лишь самое главное: на судне есть компас, и оно движется по картам. Дикштейн зарылся в книги, выясняя, как включить двигатель, но потом он рассказал, что в книгах не говорилось, как выключить его. Так они и влетели в Хайфу, вопя, размахивая руками и кидая в воздух шапки, как университетская футбольная команда, — и врезались прямо в пристань.
— Их, конечно, тут же простили — оружие в то время было более ценно, чем золото, в буквальном смысле слова. Вот тогда-то и прозвали Дикштейна «Пиратом».
Он меньше всего походил на пирата, работая на винограднике в старых шортах, потрепанных сандалиях и в очках, думала Карен. И в то же время ей очень хотелось соблазнить его, но она никак не могла придумать, как это сделать. Он нравился ей, и она старательно давала ему понять, что согласна. Но он не сделал ни одного движения ей навстречу. Может, он считал её слишком молодой и невинной. Или, может, он вообще не интересовался женщинами.
Размышления Карен были прерваны его голосом.
— Думаю, мы уже кончили. Она глянула на солнце: в самом деле пора уходить.
— Вы сделали вдвое больше меня.
— Я привык к этой работе. Я провел здесь, приезжая и уезжая, двадцать лет. Так что тело приспособилось к этому труду.
Когда они приближались к поселку, небо стало желто-пурпурным.
— А чем ещё вы занимались… когда вас тут не было? — спросила Карен.
— Ну… отравлял колодцы, похищал христианских младенцев.
Карен засмеялась.
— Насколько эта жизнь напоминает вам Калифорнию? — перевел разговор на неё Дикштейн.
— Здесь восхитительно. Здесь приходится столько работать, что женщина в самом деле чувствует себя наравне с мужчиной.
— Похоже, вас волнует эта тема.
— Вы никогда не высказывались по этому поводу.
— Послушайте, я думаю, что вы правы; но для людей куда лучше дарить свою свободу, чем брать её.
— Это звучит, — бросила Карен, — искусным извинением, когда вообще ничего не хочешь делать.
Дикштейн рассмеялся.
Входя в поселение, они прошли мимо молодого человека на муле, который с ружьем поперек седла ехал патрулировать границы поселения. Обстрелы с Голанских высот, конечно, прекратились, и детям не приходилось больше спать в подвалах, но кибуцники продолжали патрулировать. Нес свою вахту и Дикштейн.
— Я пойду почитать Мотти, — сказал Дикштейн.
— Могу я с тобой?
— Почему бы и нет? — Дикштейн посмотрел на часы. — У нас ещё есть время помыться. Заходи ко мне в комнату минут через пять.
Они расстались, и Карен направилась в душ. Кибуц — прекрасное место для сирот, думала она, стягивая одежду. Родители Мотти погибли — отец во время атаки Голанских высот в ходе последней войны, мать же была убита за год до того во время нападения федаинов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120