Дикштейн отвел глаза.
— Все было сносно, пока они не узнали, что я еврей. Хочешь чаю? Выпить нечего.
— Нет. — Кортоне уже жалел, что заговорил на эту тему. — Во всяком случае, по утрам я виски не пью. Жизнь и так слишком коротка.
Дикштейн перевел взгляд на Кортоне.
— Они решили выяснить, сколько раз можно ломать ногу в одном и том же месте и снова сращивать её.
— Иисусе, — только и мог прошептать Кортоне.
— И делали они это с отменным мастерством, — ровным голосом произнес Дикштейн и снова отвел взгляд в сторону.
— Подонки, — вырвалось у Кортоне. Он даже не знал, что ещё сказать.
На лице Дикштейна появилось странное выражение, которого Кортоне не доводилось видеть у него раньше, нечто — он понял это позднее — вроде страха. Что весьма странно. Ведь все уже позади. — Черт побери, в конце концов, мы же победили, не так ли? — И он хлопнул Дикштейна по плечу.
— Так и есть, — усмехнулся Дикштейн. — Ладно, а что ты делаешь в Англии? И чего ради ты взялся меня разыскивать?
— Я решил сделать остановку в Лондоне по пути в Буффало. Зашел в военное министерство… — Кортоне замялся. Он зашел туда, чтобы узнать, как и когда погиб Дикштейн. — Они дали мне твой адрес в Степни, — продолжил он. — Там на всей улице остался только один дом. И в нем я нашел старика, на котором не меньше дюйма пыли.
— Томми Костера.
— Точно. Ну, мне пришлось выпить около девятнадцати чашек спитого чая и выслушать всю историю его жизни, после чего он послал меня в другой дом за углом, где я нашел твою мать, выпил ещё столько же спитого чая и выслушал историю её жизни. Когда я, наконец, получил твой адрес, то уже опоздал на последний поезд в Оксфорд, так что перекантовался до утра — и вот я здесь. У меня всего лишь несколько часов — мое судно завтра отплывает.
— У тебя отпуск? Ты демобилизовался?
— Вот уже три недели, два дня и девяносто четыре минуты.
— Что ты будешь делать по возвращении домой?
— Заниматься семейным бизнесом. В последние пару лет выяснилось, что я потрясающий бизнесмен.
— Что за бизнес у вашей семьи? Ты никогда мне не рассказывал.
— Грузовые перевозки, — коротко ответил Кортоне. — А ты? Ради Бога, что ты делаешь в Оксфордском университете? Что ты изучаешь?
— Еврейскую литературу.
— Ты шутишь.
— Я писал на иврите ещё до того, как пошел в школу, разве я тебе не говорил? Мой дедушка был настоящим ученым. Он жил в маленькой душной комнатенке над булочной на Майл-Энд-Роуд. И сколько я себя помню, я просиживал у него все субботы и воскресенья. И никогда не сетовал — мне это нравилось. Да и в любом случае, что ещё я могу изучать?
Кортоне пожал плечами.
— Не знаю… может быть, атомную физику или менеджмент. Зачем вообще учиться?
— Чтобы быть счастливым, умным и богатым.
Кортоне покачал головой.
— Как всегда, у тебя замысловато. Девочки тут есть?
— Маловато. Кроме того, я занят.
Ему показалось, что Дикштейн слегка покраснел.
— Врешь. Ты никак влюблен, дурачок. Я-то вижу. Кто она?
— Ну, честно говоря… — Дикштейн явно смутился. — Она не нашего круга. Жена профессора. Экзотическая, умная и самая прекрасная женщина, которую я когда-либо видел.
Кортоне изобразил сочувственную физиономию.
— Боюсь, что тебе ничего не светит, Нат.
— Знаю, но все же. — Дикштейн встал. — Ты сам увидишь.
— Я могу встретить ее?
— Профессор Эшфорд устраивает вечеринку. Я получил приглашение. И как раз собирался, когда ты пришел. — Дикштейн потянулся за пиджаком.
— Прием в Оксфорде, — протянул Кортоне. — Ну и поражу же я своих в Буффало!

Стояло прохладное солнечное утро. Бледноватые лучи солнца омывали светом замшелые стены старых зданий. Они шли в молчании, которое не тяготило их, засунув руки в карманы, чуть ссутулясь, чтобы противостоять режущему ноябрьскому ветру, который свистел вдоль улиц. Кортоне пробормотал:
— Ну и холодрыга, мать ее…
По пути им встретилось всего несколько человек, и, отшагав с милю или около того, Дикштейн показал по другую сторону дороги на высокого человека с университетским шарфом вокруг шеи.
— Это русский, — сказал он и крикнул: — Эй, Ростов!
Русский поднял глаза, махнул им и перешел на их сторону. У него была короткая прическа армейского образца, пиджак массового пошива болтался на его высокой худой фигуре. Кортоне начало было казаться, что в этой стране все, как на подбор, тощие.
— Ростов учится в Баллиоле-колледже, таком же, как и я. Давид Ростов, я хотел бы представить вам Алана Кортоне. Мы с Аланом вместе воевали в Италии. Идете к Эшфорду?
Русский торжественно склонил голову.
— За бесплатной выпивкой — куда угодно.
— Вы тоже интересуетесь еврейской литературой? — спросил Кортоне.
— Нет, я изучаю тут буржуазную экономику, — ответил Ростов.
Дикштейн расхохотался. Кортоне не понял, что тут смешного. Дикштейн объяснил:
— Ростов из Смоленска. Он член ВКП(б) — Всесоюзной Коммунистической партии большевиков Советского Союза.
Кортоне по-прежнему не понял, что смешного в ответе Ростова.
— А я думал, что никто не имеет права покидать Россию, — сказал он.
Ростов пустился в долгие и путаные объяснения, связанные с тем, что по окончании войны его отец был дипломатом в Японии. Он говорил с серьезным выражением лица, которое уступило место смущенной улыбке. Хотя его английский оставлял желать лучшего, у Кортоне создалось впечатление, что он достаточно исчерпывающе излагает свои мысли. Рассеянно слушая его, Кортоне думал, что вот ты любил человека, как брата, дрался с ним бок о бок, а потом он расстается с тобой, и при встрече ты узнаешь, что он изучает еврейскую литературу, и понимаешь, что никогда по-настоящему не знал его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120