За кофе Дикштейн обмолвился:
— Пару недель назад я столкнулся с сокурсником — и надо же, в Люксембурге.
— С Ясифом Хассаном? — спросил Эшфорд.
— Откуда вы знаете?
— Мы как-то поддерживали с ним связь. Я знаю, что он живет в Люксембурге.
— Вы часто виделись с ним? — спросил Дикштейн, думая про себя: мягче, мягче.
— За все это время несколько раз. — Эшфорд помолчал. — Надо сказать. Дикштейн. что те войны, которые вам дали все, отняли у него все, что ему принадлежало: его семья потеряла все свое состояние и вынуждена жить в лагере беженцев. Можно понять, что он испытывает к Израилю.
Дикштейн кивнул. Теперь он был почти уверен, что Хассан принимает участие в этих играх.
— Я провел с ним очень мало времени — спешил к самолету. Что он вообще собой представляет? Эшфорд нахмурился.
— Я нашел его несколько… рассеянным. Внезапно срывается с места по каким-то делам, отменяет встречи, странные телефонные звонки в любое время суток, таинственные отлучки. Возможно, так и должен себя вести обездоленный аристократ.
— Возможно, — кивнул Дикштейн. По сути, таково было типичное поведение агента, и теперь он был на все сто процентов уверен, что встреча с Хассаном и привела к его разоблачению. — Вы видели из моего выпуска ещё кого-нибудь?
— Только старого Тоби. Ныне он в отделении Консервативного фронта.
— Еще кофе. Нат? — спросила Сузи.
— Нет, спасибо. — Он встал. — Я помогу вам убрать посуду, а потом я должен возвращаться в Лондон. Очень рад, что встретил вас.
— Папа все уберет, — улыбнулась Сузи. — Так мы с ним договорились.
— Боюсь, что мне этого не избежать, — согласился Эшфорд. — Она не терпит тяжелую работу, так что её приходится выполнять мне. — Замечание удивило Дикштейна, потому что, по всей видимости, оно не соответствовало истине. Может. Сузи не обхаживала его денно и нощно, но было видно, что на ней лежат все обязанности по дому.
— Я прогуляюсь в город вместе с вами, — сказала Сузи. — Только плащ накину.
Эшфорд подал Дикштейну руку.
— Я был искренне рад увидеться с тобой, дорогой мой мальчик, искренне рад.
Сузи вернулась в плотной куртке. Эшфорд проводил их до дверей и помахал вслед, улыбаясь.
Когда они шли по улице. Дикштейн болтал, не переставая, только чтобы иметь предлог смотреть на нее. Куртка подходила к её черным джинсовым брюкам, и на ней была рубашка кремового цвета, которая выглядела как шелковая. Как и её мать, она умела одеваться, подчеркивая прелесть блестящих черных волос и нежный оттенок смуглой кожи. Дикштейн предложил ей руку, чувствуя себя старомодным кавалером, но хотел ощущать её рядом. Она унаследовала то же гипнотическое физическое обаяние, присущее её матери: в ней было нечто, заставлявшее мужчин испытывать наслаждение обладать ею. наслаждение. в котором было не столько физическое влечение, сколько жадность — это прекрасное создание принадлежит мне. и я его никому не отдам. Дикштейн был достаточно взрослым человеком, чтобы понимать, насколько обманчиво может быть такое чувство, и он понимал, что Эйла Эшфорд не могла бы дать ему счастья. Но в дочери, казалось, было то, чего не хватало её матери — от неё исходило тепло. Печально, что он больше не увидит Сузи. Может, со временем…
Ну-ну. Вряд ли.
Когда они подошли к зданию вокзала, он спросил:
— Вы когда-нибудь бываете в Лондоне?
— Конечно, — сказала она. — И буду там завтра.
— Зачем?
— Чтобы пообедать с вами.

Когда мать Сузи умерла, отец стал для неё всем в жизни и прекрасно соответствовал этой роли.
Ей минуло одиннадцать лет: достаточно взрослая, чтобы знать о существовании смерти, но слишком молода, чтобы она слишком подействовала на нее. Папа был спокоен и мягок с ней, давая ей успокоение. Он отлично понимал, когда её надо оставить в покое и дать выплакаться, а, когда надеть на неё лучшее платье и отправиться с ней на ленч. Не испытывая никакого смущения, он поведал ей о менструациях и весело покупал с ней новые лифчики. Он определил ей новую роль в жизни: она стала подлинной хозяйкой дома, давая указания уборщице, собирая белье для стирки и заказывая запасы шерри на воскресенье. К четырнадцати годам в её ведение перешли и все семейные финансы. Она заботилась об отце куда лучше Эйлы. Она выбрасывала поношенные рубашки и заменяла их точно такими же, и отец даже ничего не замечал. Она поняла, что может жить, чувствовать себя в безопасности и быть любимой даже без матери.
Он хотел, чтобы она оставалась в Оксфорде, где получила сначала среднее образование, потом бы университетское, после чего она могла стать преподавателем. Что означало — ей всю жизнь придется заботиться о нем. Она заявила, что недостаточно сообразительна для такой карьеры, испытывая смутное чувство, что просто ищет себе оправдание — и нашла работу, которая позволяла ей надолго отлучаться из дома, в силу чего она обхаживала отца только время от времени.
Возвращаясь домой из рейсов, она думала, что жизнь её катится по наезженной колее и вряд ли удастся когда-нибудь сойти с нее.
Только что кончилось любовное приключение, которое, как и вся её жизнь, стало утомлять привычностью и рутинностью. Джулиану было под сорок, он преподавал философию, специализируясь на досократовской Греции, был умен, всецело предан ей и совершенно беспомощен. На все случаи жизни у него были лекарства — каннабис, чтобы заниматься любовью, амфетамин для работы и «Могадон» на ночь. Разведен, детей не было. На первых порах она сочла его интересным: очаровательным и сексуальным. Когда они оказывались в постели, он предпочитал, чтобы она оказывалась сверху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120