Однако, всему приходит конец, даже необузданной похоти. Через полчаса мы снова мирно лежали рядышком и болтали о пустяках.
– Чего ради ты пошла в революцию? – спросил я. Она томно потянулась и засмеялась своим характерным отрывистым смехом:
– А ты думаешь, было бы веселее ждать целыми днями мужа, вечерами разливать гостям чай и каждый год рожать детей? Революция, мой милый, это свобода!
– А если тебя посадят в тюрьму?
– Тогда я сделаюсь героиней и мученицей. Только сажать меня не за что, я нелегальщиной не занимаюсь.
– Скажи, Шурочка, среди вас много идейных борцов?
– Есть идейные, есть и такие, что пошли в движение ради приключений. Некоторые от скуки. Я, например, из-за высоких идеалов, чтобы освободить простой народ, который так нещадно эксплуатируют.
– А как же горничная, кучер, другие слуги?
– Что значит «как же»?
– Ну, ведь они и есть этот самый народ, который ты же и эксплуатируешь.
– Это совершенно разные вещи. Ты не понимаешь простых вещей, – с пренебрежительной усмешкой объяснила Коллонтай. – Я им хорошо плачу и уважительно отношусь, какая же это эксплуатация!
– Тогда понятно, значит, я неправильно понимал Карла Маркса, ты не кровопийца, а уважительная эксплуататорша.
– Господи, как вы, мужчины, любите все усложнять и переиначивать! – рассердилась Александра Михайловна. – Мы, революционеры, столько сил и даже жизней отдали за то, чтобы народ был свободен, что можем потребовать за это и какой-нибудь благодарности. В конце концов, на эшафот за свободу и равноправие пойду я, а не мой пьяница и бездельник кучер! Притом мы, социал-демократы, боремся за счастье всех трудящихся, а не отдельных деклассированных личностей!
Против такой железной, революционной логики мне нечего было возразить.
– Ладно, – согласился я, – историческая правда на твоей стороне. Действительно, за свободу народа вы ничего не пожалеете, и в первую очередь сам народ. Пока же вы всех сделаете счастливыми, помоги одному представителю народа раздобыть целые штаны.
Александра Михайловна, пропустив мимо ушей или не поняв моего сарказма, ответила только на вторую часть фразы:
– С одеждой все будет в порядке, я послала в город за портным. У тебя, кстати, есть деньги? А то у меня сейчас небольшие финансовые трудности.
– А сколько будет стоить прилично одеться?
– Прилично одеться здесь просто невозможно, то, что тебе смогут предложить, будет стоить, – она задумалась, прикидывая порядок цен, – ну, рублей сто. А чтобы одеться нормально, нужно ехать в Петербург, а еще лучше в Лондон.
– Сто рублей наберу, – пообещал я. – У меня вообще-то деньги есть, но они у Александра Ивановича.
– Много? – живо спросила она.
– Так, кое-что, – уклончиво ответил я.
Александра посмотрела на меня насмешливым, прозрачным взглядом.
– Я слышала, что их у тебя не так уж и мало. И даже знаю лучший способ их потратить. Самым правильным будет отдать их революционным партиям на нужды революции! А так как моя партия самая правильная, если ты меня хоть немного любишь, – она загадочно улыбнулась и призывно поглядела мне в глаза, – то отдашь эти деньги мне, для передачи нашему ЦИКу!
– А ваша партия, того, ху-ху не хо-хо? – саркастически поинтересовался я. – У нее ничего от моих денег не слипнется?
– Я таких слов не понимаю, что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что мне не совсем нравится ваша политическая платформа, так что отдавать вам деньги я повременю.
– Это ты сейчас так говоришь, а когда мои товарищи тебе все объяснят и проведут с тобой пропагандистскую работу, то сам будешь просить, чтобы мы их у тебя взяли. Тогда мы еще подумаем, оказать ли тебе такую честь, – сердито сказала она.
– Это мы еще посмотрим, кто кому понятней разъяснит, – легкомысленно пообещал я.
Я вспомнил, что по поводу тяги наших революционеров к деньгам говорил один из героев романа Достоевского «Бесы», и процитировал Шурочке по памяти: «Отчего все социалисты и большие коммунисты так жадны до собственности, и чем больше коммунист, тем жаднее».
Будущая дипломат дипломатично промолчала, и разговор о моей материальной помощи партии временно заглох. Поэтому вместо политических споров мы до появления портного еще часа два кувыркались в постели, забыв идейные разногласия.
Закройщик, вызванный Коллонтай из уездного города Серпухова, приехал на открытой пролетке с подмастерьем и швейной машинкой. Я вынуждено «принимал» их в спальне в одном белье.
За сто прошедших лет, что я не заказывал себе платье у российских портных, образ отечественного ремесленника радикально не переменился. Правда, теперь нос мастера украшали очки в металлической оправе, и в своей речи он употреблял много специальных, а так же немецких и французских слов. В остальном все было как встарь, много хвастовства и попытки обмануть в мелочах.
Всех моих наличных денег, к сожалению, хватило только на самый минимум одежды, да и то из недорогих материалов. Пришлось мне ограничиться скромной пиджачной тройкой, одной рубашкой и легким пальтецом. И то портной выказывал недовольство, что его побеспокоили из-за такого копеечного заказа. Александра Михайловна в наших переговорах не участвовала, думаю, потому, чтобы при нужде не занимать мне денег. Мне показалось, что она по натуре довольно прижимиста и больше любит получать, чем давать.
Оговорив заказ, закройщик с помощником отправились со своей швейной машинкой в выделенное им для этой цели помещение, а я остался все в той же спальне, в том же «невыходном» состоянии.
– Портной пообещал сшить твое платье завтра к вечеру – сказала Коллонтай, входя в комнату после того, как я остался один.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94