– Тебе что за дело, сказано, приказали прийти, значит нужно слушаться.
– Ходит туда-сюда, – проворчал Абдулка но перечить не решился, открыл дверь и посторонился, когда мы вошли.
Мы молча поднялись на бельэтаж, к квартире полковника Прохорова. Надзиратель несколько раз провернул ручку механического звонка. В ночной тишине было слышно, как внутри звякал колокольчик, нам долго никто не отпирал.
– Спит, поди, Митрич без задних ног, – сказал Нестеренко, – поди, его добудись.
Он опять покрутил ручку. Дверь, наконец, открылась. Мы вошли в просторную прихожую, отделанную дубовыми панелями. Старик слуга, со свалявшимися со сна седыми бакенбардами и наброшенной на плечи старой офицерской шинелью без погон, видимо, тот самый Митрич, подслеповато щурился на нас:
– Чего-то не признаю, кто вы есть такие. Вам чего, служивые ?
– Это я, Митрич, Нестеренко, нам к их высокоблагородию.
– А, теперь разглядел, а это кто с тобой?
– Тебе-то какое дело, – рассердился надзиратель. – Что ты всегда кишки мотаешь! Сказано тебе, полковник приказал привести солдатика. Иди, доложи.
– А, по этному, что ли, делу. Так бы сразу и сказал. Идите, они в спальне почивают.
Митрич громко зевнул, демонстрируя нам беззубый рот, запахнул полу шинели и ушел, шаркая веревочными тапочками в свою коморку возле входной двери.
– Шляются, шляются, ни минуты покоя, – бормотал он.
– Пойдем, – сказал Нестеренко, – посмотрим, что из этого выйдет.
– Сейчас, – сказал я и первым делом перерезал у телефона, висевшего возле входных дверей провод. Так оно будет спокойнее.
Мы перешли из прихожей в большую комнату, скорее всего, холл, куда выходило несколько дверей. Полковник жил с размахом, явно не по чину: везде была дорогая, сколько можно было судить в полутьме, мебель, на стенах висели картины в массивных, золоченый рамах. Не казенная квартира старшего жандармского офицера, а филиал дворцового музея.
– Вот его спальня, – указал надзиратель на одну из дверей.
Я осторожно ее открыл, мы вошли в освещенное маленьким ночничком помещение. Сразу понять, что здесь к чему, было невозможно, и я на цыпочках пошел к наиболее вероятному месту обитания хозяина – огромной кровати под балдахином, Она стояла почти в середине большой, задрапированной материей комнаты, чуть сдвинутая от центра к дальней от двери стене.
Я отвел полог балдахина и посмотрел, там ли полковник Прохоров. Разглядеть в бледном кружеве постельного белья и комьях вспененных подушек его голову сразу не удалось, но то, что какой-то человек определенно в постели лежит, я увидел.
– Господин Прохоров, – позвал я и потянул за край пухового одеяла.
Вдруг под потолком вспыхнул яркий свет и одновременно вскрикнул Нестеренко. Я резко обернулся. Недалеко от надзирателя стоял сам Прохоров, но не в черном мундире, в котором я видел его на допросе, а в ярком шелковом халате с китайскими драконами, отделанном золотистой шнуровкой, и целился в меня из нагана.
– Я вас уже давно поджидаю, господин студент, – насмешливо проговорил он. – Где это вы так долго гуляете? Ветер свободы вскружил вам голову?
Первая мысль была: Нестеренко заманил меня в ловушку. Я быстро на него взглянул. Он стоял бледный, с круглыми то ли от ужаса, то ли удивления глазами.
Полковник был премного доволен производимым эффектом, однако для полного удовольствия ему явно не хватало красивого завершения сцены и восторга зрителей. Я не смог оценить его актерские способности и не пал к ногам в театральном раскаянье. Сказал спокойно и уверенно, как будто предвидел именно такую встречу:
– Очень хорошо, что вы не спите. У нас к вам есть серьезный разговор.
Прохоров, ожидавший определенной, задуманной им реакции, от неожиданности немного смешался и посмотрел на меня уже не таким, как раньше, гоголем.
– Я уже все знаю, господин студент! Вы не поняли, против кого решили бороться! Я предвидел и предусмотрел все ваши мысли еще до того, как они пришли в вашу пустую голову!
Говоря о своих необыкновенных способностях, он распалялся и раздувался от гордости. Скорее всего, самооценка и самоуважение у него были необыкновенно высокие. Оспаривать или доказывать обратное было совершенно бесполезно. Подобные люди высшее счастье видят именно в пребывании в сладостном заблуждении на свой счет. Поэтому я сразу же перешел к сути:
– Меня интересует, почему вы приказал убить сына надзирателя Нестеренко?
Теперь уже я несколько озадачил хозяина. Он ожидал совсем другого вопроса и разговора.
– Какого надзирателя? Какого сына? – вполне натурально удивился он. – Этого, что ли?
Мы оба посмотрели на застывшего у дверей Нестеренко.
– Я впервые слышу такой нонсенс, – не совсем внятно по-русски сказал он. – Нестеренко у тебя, что, есть сын?
– Был, ваше высокоблагородие, его зарезал Жорка Самокат.
– Самокат? Какой Самокат? Это Николаев, что ли? А я тут при чем?
– По вашему приказу, – начал блефовать я, – убили сына этого человека. Мы хотим знать, за что?
– Вы городите чушь, господин студент. Никакого Нестеренку я не приказывал убивать! Я вообще никогда не знал такого человека, – твердо сказал Прохоров.
– Сына моего, Ваню, в Бутырке, в камере Самокат зарезал, – медленно, как-то мучительно выговаривая слова, проговорил надзиратель, – а звали его, верно, не Нестеренко, фамилия у него была совсем другая, наша природная, Плотниковы. Иван Трофимович Плотников, студент Императорского московского технического училища. Помните такого, ваше высокоблагородие?
– Плотников, – повторил за ним полковник, – Плотников… это когда было?
– Позапрошлым летом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94