Мы еще с минуту лежали, глядя друг на друга в упор, пока к нам на лавку не начал карабкаться мальчишка лет четырех в одной рубашонке и не разрушил очарование невинной близости,
– Седайте есть, гости дорогие, – пригласила нас к столу пожилая хозяйка, как только мы обозначили свое пробуждение.
То, что «святой отрок» ничего не ест и не пьет, ясенщина или забыла, а может быть, просто не придала моим вчерашним словам значения.
Встав, я первым делом подошел к лавке, на которой давеча лежал раненый Ефим, но она оказалась пуста.
– А где ваш сын? – спросил я хозяйку.
– С отцом до родни в Тимофеевку поехали.
– А как он себя чувствует? – машинально поинтересовался, я удивленный такой прытью раненого.
– Хорошо, чего ему станется. Как с рассветом пробудились, так и уехали.
Петра с младшими братьями в избе уже тоже не было, на хозяйстве остались только женщины и трое ребятишек. На улице было совсем светло. Я воровато посмотрел на часы, они показывали десять часов с минутами.
– Петр тоже уехал? – поинтересовался я, усаживаясь за желтый, выскобленный до матового свечения стол.
– В село пошел, скоро будет, – вместо пожилой ответила молодая женщина.
– Нам бы умыться, – попросила более гигиеничная, чем я, девушка.
– А ступайте на двор, вам Гаврюшка сольет, – просто решила проблему пожилая хозяйка, – а до ветру идите в огород, Гаврюшка укажет.
Гаврюшка, мальчонка лет семи, похожий на молодую хозяйку, скорее всего, ее сын, охотно бросился Нам помогать.
Выражение «до ветру» в сочетании с огородом, которым я как-то сразу не придал значения, моего «святого отрока» ввергли в шоковое состояние. Татьяна Кирилловна сразу посерела лицом; а потом покрылась густым румянцем.
– Не бойтесь, все устроится, – тихо сказал я и ласково сдавил ее тонкие пальчики, – мальчишку я отвлеку.
Ей, благонравной, благовоспитанной девице, слышать такое предложение от мужчины было не просто стыдно, а почти оскорбительно, и я испугался, как бы с ней не приключилось чего-нибудь плохого. Однако, другого выхода, кроме как подчиниться обстоятельствам, у нас с ней не было, и красная, пряча глаза, она пошла со мной и Гаврюшкой к жалким кустикам на краю огорода. Как я и предполагал, все сошло довольно гладко, Гаврюшка показывал мне соседние избы и рассказывал, кто в них живет, пока за нашими спинами Татьяна Кирилловна что-то делала на том самом ветру, до которого все ходят в сельской местности. Проветрившись, она, почти счастливая, присоединилась к нам с мальчиком. Во всяком случае, к избе девушка возвращалась не такой подавленной, хотя по-прежнему прятала от меня глаза.
Мы с ней скоренько умылись ледяной водой из колодца, после чего вернулись в теплую и вонючую, особенно после свежего воздуха, избу. На столе нас уже ждала крынка парного молока и каравай свежего, душистого хлеба. «Святой отрок» с молодой жадностью набросился на еду.
Когда скромная трапеза подходила к концу, в избу вошли Петр с младшим братом. Петр мне понравился еще вчера вечером. У него было широкое добродушное лицо с мягким, как бы снисходительным выражением карих глаз, и уверенность в себе сильного человека.
Ничего общего с отцовской затаенной подлостью и равнодушной жесткостью Ефима в нем не было, да и внешне он похож на мать, а не на отца.
– Доброго вам утречка. Как спалось? – вежливо поинтересовался он, обмахивая шапкой налипшие на армяк снежинки.
– Спасибо, хорошо, – ответил я за себя и за Татьяну Кирилловну.
– Спасибо за брата, – в свою очередь поблагодарил он. – А отрок-то, я гляжу, нарушил завет…
– Это я ему, как лекарь, велел, – серьезно ответил я, – а то на голодный желудок слишком много у него будет святости.
– Ну, пусть кушает на доброе здоровье. А хороши, все-таки, у тебя, господин дохтур, кобылки, может и вправду продашь на завод? Я хорошую цену дам. Ты не смотри, что мы бедно живем, я на извозе в Москве хорошие деньги имею.
– Продать-то можно, – ответил я. Мне уже надоело чувствовать себя нищим и зависеть от сиротских червонцев, вшитых в платье девицы Раскиной. – Да только кобылки-то не мои, я их у лихих людей отобрал. Как бы у вас от такого «завода» беды не случилось.
– Что-то ты, господин дохтур, на разбойника никак не походишь, – удивился моему признанию Петр. – Это как так отобрал?
Я вкратце, не вдаваясь в подробности и подоплеки, рассказал, как меня пытались похитить и о последовавшей перестрелке.
– Ишь ты, как народишко испаскудился. Так значит, от одних отбился, а тут и тятенька с Фимкой на твою голову…
– А потом и вы всей компанией.
– Это так. Поди, в темноте разбери, что за люди... Небось, страху натерпелся?
– Да не очень… – неопределенно ответил я, не объяснять же было Петру, что последнее время меня гоняет кто ни попадя, и я уже начал привыкать к ощущению постоянной опасности.
– Кобылки-то знатные, да, видать кусаются. А как думаешь, что те за люди были, и что в тебе у них за нужда?
Врать, глядя в честное лицо мужика, мне не хотелось, и я, как мог понятнее, объяснил ситуацию то ли ошибкой, то ли коммерческим интересом революционеров.
– Да, бомбисты люди сурьезные, – подытожил он мой рассказ. – С ими палец в рот не клади, сам в Москве с такими встречался. Поди, все больше из студентов, с жиру бесятся.
– Они за идею борются! – неожиданно встряла в разговор Татьяна Кирилловна. – Их принципы можно не поддерживать, но идейных людей нельзя не уважать!
– Так-то оно так, – согласился Петр, каким-то образом правильно поняв незнакомые слова, – только больно они до чужого добра жадные, а что души касаемо, так что же, как чужую душу не уважать. Только грабить и убивать для своей души чужие души не правильно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94