– Сам-то ты откуда будешь? – спросил я, пытаясь завязать разговор, но надзиратель пробормотал что-то неразборчиво и запер дверь.
Сидеть в тюрьме оказалось очень скучно. Время тянулось невероятно медленно, занять себя было нечем, и когда заскрежетал наружный засов, и два конвоира втолкнули в мою камеру встрепанного, окровавленного человека, я даже обрадовался нежданному развлечению. Новый заключенный влетел в камеру, повернулся в сторону закрывающейся двери и крикнул:
– Будьте вы прокляты, тираны!
Я с трудом рассмотрел его в тусклом свете. По виду это был человек ближе к сорока годам, с худым лицом и всклокоченными волосами. Похоже, его сильно побили, глаз украшал здоровенный синяк, губы и подбородок запачканы в крови. Я только вчера прошел через ту же процедуру, потому отнесся к новому соседу сочувственно.
Послав проклятие тираном, он не успокоился и начал стучать кулаками в дверь. Однако, никто не откликнулся, и, устав, он немного успокоился.
– Вам нужно умыться, – предложил я, – у вас все лицо в крови, вот здесь в кувшине вода.
Сосед резко повернулся ко мне, как будто только сейчас заметил, что он тут не один.
– Извините, товарищ, я вас не сразу заметил, – сказал он совсем другим, чем ранее, голосом. – Вы тоже узник произвола?!
Такая выспренность выражения меня насмешила.
– Тоже, – подтвердил я очевидное. На мне, как и на нем, была надета холщовая тюремная роба, так что догадаться, кто я, можно было и без вопроса.
– Вы тоже борец за свободу народа? Позвольте представиться, Николаев Георгий Николаевич.
– Очень приятно, моя фамилия Синицын, – ответил я, – Иван Андреевич.
– Вы политик? – продолжил допрос сосед.
– Нет, я тут по ошибке, – ответил я, – задержали, а за что, так толком и не понял.
– Не бойтесь меня, товарищ Синицын, я свой, революционер! Видите, как меня избили сатрапы!
Георгий Николаевич для иллюстрации ран, полученных за свободу и счастье народа, близко подошел к маломощной электрической лампочке, чтобы я воочию смог убедиться в его правдивости. На революционера он походил мало, больше на тюремного провокатора, так называемую подсадку. Потому я не бросился к нему с откровениями, а, напротив, встал на сторону тюремной администрации:
– Вы, господин Николаев, того, против порядка не бунтуйте! Мне как честному человеку даже сидеть в одной камере с таким, как вы, бунтовщиком зазорно. Начальство почитать нужно, а не противодействовать! Поговорите со здешним полковником, он вам все в точности разъяснит про парламентаризм и карбонариев! – добавил я, вспомнив фильм Эльдара Рязанова «О бедном гусаре замолвите слово».
Такая гневная отповедь новому соседу не понравилась, он разом как-то поскучнел и сел на свободную койку.
– Да я ничего, я это так, – примирительно сказал он, – просто обидно терпеть тиранию. Вот вас за что здесь держат?
– Я того не знаю и знать не хочу, – продолжил стебаться я, – коли посадили, значит, так надо! Начальству это виднее!
– Так вы, значит, не революционер?
– Упаси боже, совсем даже наоборот.
– Как это наоборот? – не понял Георгий Николаевич.
– Я контрреволюционер! – гордо заявил я. – В рамках, дозволенных начальством.
– А меня вот побили, – грустно сказал он, – больно. У! Тираны!
Разговор на какое-то время заглох. Оказать медицинскую помощь жертве произвола мне расхотелось. Мы сидели каждый на своей кровати, благо пока их еще не додумались на дневное время пристегивать к стене, чтобы доставлять заключенным как можно больше неудобств, и молчали.
– Давно служите в охранном отделении? – спросил я.
– Я? – вскинулся сосед. – Как можно, я революционер.
– И в какой вы состоите партии?
Судя по виду и поведению, подсадной был человеком необразованным и неумным. Однако, в партиях он разбирался лучше меня, даже рассказал о первом съезде социал-демократической партии в 1898 году. Правда, рассказывал он так, как будто отвечал вызубренный урок.
– Так вы социал-демократ? – спросил я.
– Был, теперь я в социалистах-революционерах.
К эсерам у меня было особое отношение после знакомства с Дашей Ордынцевой.
– Слышал, вы, кажется, занимаетесь террором.
– А ваша партия контрреволюционеров чем занимается, – не ответив на мой вопрос, спросил он, – теракты проводит или вы больше по прокламациям?
Этот вопрос был такой неожиданный, что я не выдержал и засмеялся.
– Наша партия, голубчик, обожает государя императора, министерство внутренних дел и ненавидит вас, революционеров, потому прошу ко мне больше не обращаться.
Николаев сначала меня не понял, хотел еще что-то спросить, потом обиделся, отвернулся и пробурчал:
– Не хотите говорить, как хотите. Вам же хуже. Вскоре в камеру заглянул надзиратель:
– Ужин заказывать будете?
Обращался он только ко мне, нового заключенного проигнорировал, Я дал ему деньги.
Перед раздачей еды Николаева увели на допрос, потому ел я в одиночестве. Кухмистерская кормила нежнейшими немецкими сосисками с тушеной капустой – вкусно, добротно и качественно. Когда угрюмый надзиратель уносил грязную посуду, я дал ему пятерку за услугу. Деньги он принял с поклоном и, уже выходя из камеры, задержался и кивнул на пустую койку Николаева:
– Вы, господин студент, с ентим-то поосторожней будь. Он душегуб первостатейный. Страсть сколько христианских душ погубил. Ему терять нечего, а человека зарезать – тьфу.
– Спасибо, что предупредил, – растерянно поблагодарил я.
– То-то, – мрачно добавил надзиратель. – Ухо держи востро!
У меня от неожиданного сообщения на лбу выступила испарина.
Было похоже на то, что здесь разыгрывается не водевиль, как я думал, а драма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94