Его мощная рука так швырнула меня в сторону, что мой стилет выпал из ладони, я остался без оружия. Тут же грохнул выстрел. Падая, я успел вытащить из-за пояса «Браунинг» и, лежа боком на полу, ничего не видя от залившей глаза кровавой пелены, начал стрелять в ту сторону, где стоял Дмитриев.
Опять что-то грохнуло, в голове у меня взорвалась ослепительная, белая ракета, и я провалился в тихую, уютную черноту.

Глава 11

Я долго прятался от подстерегающей меня боли. Внешний мир все время вмешивался в мое подсознание, напоминая о своей неприглядной реальности, но я не поддавался и удерживал его за скорлупой своего защитного кокона. Даже когда меня тормошили, переворачивали, что-то делали с головой, я не поддавался и не пропускал внутрь себя никакой информации.
Сколько времени продолжалась такая «внутриутробная» жизнь, я не знал. Время – не та категория, которая меня интересовала. Потом свет все-таки проник сквозь неплотно зажмуренные веки, и я вынужден был подумать о том, как сильно и долго у меня болит голова.
– Ну, вот мы и приходим в себя, – сказал чей-то ласковый старческий голос.
Кто такие «мы», и куда они приходят, я не понял, Но попытался зацепиться за членораздельные слова и слегка приоткрыл глаза. Надо мной склонилось морщинистое лицо с козлиной бородкой, в пенсне на вислом красном носу.
– Вот мы и глазки открыли, – сказали улыбающиеся губы, и я догадался, что речь идет, собственно, обо мне.
– Где я, и что со мной? – попытался спросить я, но слова не складывались в звуки и, вместо них, произнеслось, что-то нечленораздельное.
Однако, старичок догадался, что я пытаюсь узнать и, продолжая улыбаться, объяснил:
– Нас немножко ранили, но все худшее позади, мы скоро пойдем на поправку!
– Ранило? – переспросил я. Получилось это более удачно, чем в прошлый раз, во всяком случае, я сам понял, что произнес.
– Лежите, голубчик, и ни о чем не думайте, скоро вам станет легче, – ласково сказал старичок. – И постарайтесь заснуть.
Я постарался и заснул. Проснулся, когда в комнате было темно, и на столе слабо горела керосиновая лампа. Голова трещала, ныло плечо, и даже простое движение вызывало во всем теле острую боль. Я вспомнил, что «немножко» ранен, только не мог вспомнить, куда. В комнате никого не было, и мне не стыдно было стонать. Лежать и просто так терпеть боль было глупо, и я начал думать, как бы облегчить свое положение. Сначала я попытался поднять правую руку, но она меня не послушалась, и я начал поднимать левую. Меня буквально пронизал болевой импульс, и я чуть не потерял сознание, но все-таки, смог удержаться в реальности. Отдохнув, я предпринял вторую попытку поднять левую руку, и дело пошло чуть успешнее. В конце концов, я даже смог увидеть свою ладонь. Правда на этом мои подвиги кончились, я опять уплыл то ли в сон, то ли в забытье.
Когда я снова утвердился на этом свете, в комнате по-прежнему тускло светила лампа, и никого рядом не было. Я опять начал манипуляции с левой рукой, сгибая и разгибая ее, и когда она стала меня немного слушаться, начал, превозмогая слабость и резкие болевые уколы, обследовать ей свое «бренное» тело. Повязки оказались на голове и правом плече. До ног я, понятное дело, рукой не добрался, только пошевелил пальцами ступни и слегка согнул их в коленях. Все вроде бы оказалось на месте, только отчаянно болело.
Понимая, в каком времени я нахожусь, рассчитывать на нормальные болеутоляющие средства не приходилось. В таких случаях, как мой, обычно использовался опиум, но я, никогда толком не сталкивался с наркотиками и, понятное дело, боялся последствий, связанных с привыканием. Оставалось одно – самолечение. Я уже многократно пробовал воздействовать на свой организм собственным биополем, но не в таком тяжелом клиническом случае. Однако, выхода у меня не было и, приложив действующую ладонь к голове, я сосредоточился на своих ранах. Вначале мне вроде бы стало легче, и я опять впал в забытье. Очередной раз очнулся, когда было уже совсем светло. В комнате хлопотала домоправительница: поправляла постель, подтыкала сползшее одеяло.
– Доброе утро, Анна Ивановна, – довольно бодро произнес я и даже попытался ей улыбнуться.
– Доброе, доброе, – приветливо ответила она, ласково улыбаясь. – Вот вы и на поправку пошли!
– А где Татьяна? – спросил я, впервые вспомнив о ее существовании и о том, что почему-то ее до сих пор не видел. – Да здесь, в доме, где же ей быть, – как мне показалось, немного уклончиво ответила домоправительница, – живехонька, здоровехонька.
Меня ее ответ удовлетворил, тем более, что в памяти крутилось что-то важное, о чем я непременно должен был спросить, но я не мог вспомнить, что. Что-то я упустил из того, что следовало узнать. Однако, ничего путного в голову не приходило, кроме того, что она опять раскалывается от боли.
– Скоро доктор придет, – между тем говорила добрая женщина. – Знатный доктор, уж такой ученый, страсть!
– Доктор – это старичок в пенсне?
– Старичок, да любому молодому пример подаст. Такой ученый!
Ученые, как и неученые, доктора меня не интересовали. Я по письмам Чехова вполне представлял себе уровень медицинских знаний начала двадцатого века, чтобы ожидать реальной помощи от эскулапа с деревянным стетоскопом. Судя по тому, что творилось у меня с головой, мне нужен был не универсальный земский лекарь, а нейрохирург.
– Пойду, дам знать Илье Ильичу, что вы проснулись, – сказала Анна Ивановна, окончив уборку комнаты.
Мне хотелось скорее остаться одному, и я не стал ее удерживать. Как только женщина ушла, я опять подтянул здоровую руку к голове и продолжил самолечение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94