– Мне? – удивился я. – А что, кого-нибудь интересует по этому поводу мое мнение?
– Вас, я вижу, вообще ничего не интересует, даже то, за что вы арестованы!
– Это как раз меня интересует, и за что же? Теперь, по мнению следователя, наступил хоть какой-то прогресс в расследовании. Он слегка приободрился и применил «домашнюю наработку»:
– Вам лучше знать о своих преступлениях! И для вас будет лучше, если вы облегчите душу чистосердечным признанием!
Я ничего на это не ответил и продолжал любоваться его усиками. Он опять не выдержал первым:
– Вы намерены давать показания?
– Намерен, только вам придется мне подсказать, Какие мои преступления вас интересуют.
– У вас их так много, что не можете все вспомнить?
– Да, а у вас?
– Что ж, если вы намерены разговаривать в таком же тоне, мне придется поступить с вами по службе, а не по дружбе, – сказал он с угрозой в голосе. – Тогда пеняйте на себя!
– А разве мы с вами друзья?
– ? – поднял он брови, явно не понимая, о чем я спрашиваю.
– Вы сказали, что будете поступать со мной не по дружбе, а по службе, вот я и не понял, что вы имеете в виду. Или вы собираетесь предложить мне свою дружбу?
Кажется то, что я сказал, штабс-капитану не понравилось.
– Назовите свое имя и звание, – холодно приказал он и придвинул к себе стопку бумаг.
Вопрос мне был неприятен, и я попытался его блокировать в прежней развязной манере:
– Вы меня арестовали и не знаете, кто я такой? – ехидно спросил я. – Хорошо же вы работаете, господа жандармы!
Не знаю, что послужило причиной взрыва, возможно, я пересолил, и у штабс-капитана лопнуло терпение, но он пронзительно закричал на меня и даже стукнул кулаком о стол:
– Господин студент, вы забывайте, где находитесь! Хотите отправиться в Сибирь?!
В Сибирь я ехать не хотел, потому на явную грубость никак не ответил. Сидел истуканом и любовался холеной капитанской физиономией. Однако, и такое пристальное внимание к своей персоне жандарму почему-то не понравилось. Он начал явно нервничать, это стало заметно по тому, как он забарабанил пальцами по столу.
– Господин Синицын, вы что, добиваетесь помещения в карцер? – впервые он назвал меня по фамилии, отчего у меня сразу исчезло внутренне напряжение. Вопросы у жандармерии были не ко мне, а к калужскому мещанину Синицыну, лицу вымышленному. Чтобы зря не дразнить следователя, я поменял задиристый тон на рассудительный.
– Ничего я не добиваюсь. Вы арестовали меня ни за что, ни про что и еще предъявляете мне претензии. Это ваша работа обвинять, вот и обвиняйте.
– Пожалуй, – вновь изменил тактику жандарм, он ласково улыбнулся. – Вы арестованы за участие в незаконных, антиправительственных сборищах!
Чего другого, но такого поворота я никак не ожидал. Я так удивился, что в мое искреннее недоумение поверил, кажется, даже жандарм.
– Вы это говорите серьезно? О каких сборищах идет речь?
– О том преступном сборище, с которого вы возвращались, когда подверглись аресту.
– Я был на обычной студенческой вечеринке. Ничего противозаконного там не происходило.
Однако, штабс-капитан пропустил мои слова мимо ушей и нравоучительно разъяснил истинное положение вещей:
– Если бы вы соблюдали закон, то заранее предупредили о своем сборище полицейскую часть и пригласили для надзора за порядком околоточного надзирателя. Надеюсь, вам знакомо такое распоряжение правительства?
– Что? – поразился я. – Приглашать околоточного на вечеринку для надзора? Вы это серьезно говорите?
– Вполне, и я не пойму, чему вы удивляетесь? Как же можно устраивать сборища без должного надзора!
Честно говоря, после услышанного от представителя власти идиотского закона, революционеры перестали казаться мне маргинальными авантюристами, было похоже, что не бунтовщики, а само царское правительство на горе нашему народу всеми силами и средствами, которые были в его распоряжении, создавало в стране революционную ситуацию.
– Non coments, – только и смог сказать я.
– Что вы имеете в виду? – не понял штабс-капитан. – О каких комментариях идет речь?
– Я не вправе обсуждать распоряжения правительства, и вам этого делать не советую, – нагло заявил я нравоучительным, менторским голосом, – если каждый обыватель начнет умничать, то неизвестно, до чего мы договоримся!
Жандарм сначала не понял, к чему я это сказал, даже хотел по инерции уличить в крамоле, но не нашел, к чему придраться.
– Что же, это похвальное здравомыслие. Если вы сами понимаете, что поступили преступно, то расскажите, какие недозволенные разговоры велись на том вашем сборище?
– Ничего такого я не слышал, – твердо ответил я – напротив, господа студенты высказывал исключительно правильные и верноподданные мысли. Славили государя императора и провозглашали принципы народности и православия.
Было заметно, что штабс-капитану мои слова не нравятся, как говорится, по определению. Такой патриотизм студентов никак не соответствовал его профессиональным интересам. Однако, он все-таки нашел, за что зацепиться:
– Прискорбно, господин Синицын! Вот вы мне растолкуйте, кто вам дозволял высказывать свое, даже похвальное мнение о действиях власти предержащей?
Я только вытаращил глаза и не нашел, что на это можно ответить. Однако, отвечать мне и не пришлось. В следственную камеру вошел новый персонаж в погонах жандармского полковника. Штабс-капитан встал по стойке смирно.
– Ваше высокоблагородие, – доложил он, – провожу допрос подозреваемого студента Синицына.
Полковник благосклонно кивнул капитану и строго посмотрел на меня:
– Нехорошо-с, молодой человек, бунтовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94