Ее миссия – делить ложе, а не колонки цифр, высекать энергию из коленопреклоненных, а не чиркать спичками над лабораторной спиртовкой.
Кто знает, по чьей сексуальной прихоти появилась на свет белокурая бестия, как залетела в чахлый болотистый Санкт-Петербург, где уже умудрилась ранить сердце неловкому российскому медведю. Может по вине ее предков прекрасный, ухоженный Гамбург – один из главных городов далекой Ганзы – и стал в 1510 году вольным имперским, а в 1815 – вольным мировым городом.
Но всему свое время и место: работать или шалить с музами – вот в чем вопрос?! Тому и другому необходимо отдаваться без остатка, без совмещения. Эдуард Багрицкий был прав: «От черного хлеба и верной жены мы бледной немочью заражены». А засушенным Пенелопам поэт еще в далекие революционные годы в «Птицелове» посвятил нежно-назидательные строки: «Марта, Марта, надо ль плакать, если Дидель ходит в поле, если Дидель свищет птицам и смеется невзначай»?
Сергеев остановил воображение, чуть было не выпрыгнувшее за пределы морга. Вовремя для того были найдены подходящие слова: «И свет светильника уже не появится в тебе; и голоса жениха и невесты не будет уже слышно в тебе: ибо купцы твои были вельможи земли, и волшебством твоим введены в заблуждение все народы» (Откровение 18: 23).
Словно дробь копыт дикого скакуна раздается стук каблучков и еще одно тело, спрятанное под элегантным белоснежным халатом, впорхнуло и приблизилось к столу скорби – секционному лежбищу. Сергеев заметил, что у него с возрастом и врачебным опытом появилась отвратительная, но необходимая, привычка глазами раздевать объект наблюдения. Сейчас это была заведующая пульмонологическим отделением. Он никак не мог вспомнить ее имя и фамилию, но всегда фиксировался при встрече на жгучей брюнетке (подкраска – хитрый прием, рассчитанный на молодых повес). Короткая грива удачно венчала шальную, изящную голову.
Это не женщина, а инструмент для вивисекции, решительной и хищной. Срезая взглядом верхушки голов клиентов, она пытливо вычисляет своего долгожданного берейтора. Но неконкретность гипнотических пассов лишает немногочисленные мужские особи остатков вигильности. Трудно понять подтекст ее взглядов – толи он бесцеремонно-оценочный, толи избирательно-сдержанный. От таких персон можно ждать чего угодно – оцепенение скромностью или поощрение раскованностью. Она представляется чем-то средним между «соблазнительницей леших» и «соблазненной ведьмой». Ясно, что бойкий персонаж выпрыгнул из рассказа «Олеся» Куприна, быстро подкрасив волосы.
Со свитой из ассистентов влился в общую массу белых халатов заведующий одной из клинических кафедр, расположенных на базе больницы, известный всему городу маститый профессор Кленорин Авде Абрамович. То был, бесспорно, знаменитый ученый, научные работы которого были в известной мере откровением в избранной специальности. Блестящий лектор и клиницист, врач от Бога, он привлекал массу слушателей на свои занятия и проводил их талантливо.
Рядом с ним, как молчаливая тень императора, распластанная по полу, скользила доцент Муромцева Агафья Антоновна. То была любопытная женщина. С отменными внешними данными, видимо, особенно выделявшими ее в молодые годы, она стала избранницей Кленорина в тот период, когда вульгарный порок не оседлал окончательно его психику. Эта непонятная связь защищала нарождающегося метра от всевидящего ока институтского парткома – любые подозрения, самая доказательная критика уходили в песок этой самоотверженной связи, ничем практически не грозившей обоим.
А ведь в те времена за гомосексуализм спокойно могли упрятать и за решетку. Оба были в разводе со своими половинами, а потому с легкостью и изяществом изображали, порой намеренно аггравируя, раскованную любовь двух независимых интеллигентов, поднявшихся выше сексуальной культуры толпы. На деле, она была при нем заурядным адъютантом, а он – разочарованным в чистоте женской любви божеством.
Как психологические партнеры они делились просто: он был «садист», а она – «мазохистка». Он смотрел по верх голов женщин, останавливая свой взгляд только на молодых мужчинах. Что делать – у каждого свой искус, своя особая стать. Кленорин числился признанным патриархом гомосексуализма среди мужской совокупности медицинских работников.
При его настойчивом содействие многие из ныне остепененных, пройдя через древний порок, приобрели научное благополучие, но и печать порченных. Кое-кто по той же причине рано ушли из жизни. Некоторые застряли на пороке окончательно и навсегда. Под его похотливым взглядом почему-то опустил глаза Чистяков. Это неприятно кольнуло и насторожило Сергеева, но он тут же отогнал шальное и пока казавшееся нелепым подозрение.
Следом за первым появился второй – все братья, все из одной семьи. Этот профессор всплыл недавно. Но уже успел прорваться в проректоры института. От того величие его было безмасштабным. Носил он гордую, неожиданную и вполне странную для врача фамилию – Орел. Она хорошо бы вязалась, скажем, с образом ладного выпускника краснознаменной школы милиции, командира танковой роты, на худой конец, с заведующим кафедрой спортивных игр института физкультуры имени П.Ф.Лесгафта.
В медицине все же привыкли к некоторой сдержанности в звуковых эффектах, – куда благозвучнее воспринимаются, например, фамилии Шапиро, Вовси, Ланг, Тареев, Снегирев и многие другие. Они не так коробят сознание пациента, тяжелобольного, новорожденного. Можно себе представить, какая паника начнется у женщин, собравшихся в очередь перед кабинетом врача-гинеколога, когда они прочтут на дверях табличку с такой броской фамилией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139