Взамен масоно-интеллигентского мифа о Николае I "- как "Николае Палкине",
бездушном и жестоком деспоте, не нужно создавать в угоду "политическим
сладкоежкам" миф о Николае I, как царе достигшем чистоты и глубины
монархического миросозерцания царей Московской Руси, ясно понимавшем какие
исторические задачи предстояло ему разрешить, и поступавшего всегда в
соответствии с историческими задачами своей эпохи. Таким царем Николай I не был.
Но обвинять его за это не приходится. Настоящего национального мировоззрения в
эпоху царствования Николая I не было, такое мировоззрение только развивалось в
умах выдающихся людей Николаевской эпохи: Пушкина, Гоголя, Кириевского,
Хомякова, Аксакова, Достоевского и других. И они тоже — только приближались к
национальному мировоззрению, только начали восстанавливать традиции входившие в
состав этого мировоззрения. Слишком длителен был отрыв русского высшего общества
от религиозных, политических и культурных традиций русского прошлого. В этом же
направлении развивалось и мировоззрение Николая I. Доказательством этого
является появление взгляда, что основой дальнейшего развития России в будущем
должны стать "Православие, Самодержавие и Народность". Появление этой формулы
знаменует отказ от идейного наследства Петровской революции, идей просвещенного
абсолютизма и духовного подражания Европе. Формулу "Православие, Самодержавие,
Народность" провозглашает министр народного просвещения гр. Уваров. Но
провозглашение этой формулы могло состояться, конечно, только в том случае если
Николай I считал ее верной и она отвечала его взглядам.
Формула — еще не стройная политическая идеология. Появление формулы
"Православие, Самодержавие, Народность" — было лишь зарницей, предвещавшей зарю
Русского Национального Возрождения, свидетельством желания у Николая I вернуться
к политическим принципам русского самодержавия. Но от провозглашения гр.
Уваровым указанной выше формулы до понимания конкретных задач национальной
революции было еще далеко. Лев Тихомиров неоднократно подчеркивал в
"Монархической государственности", что "в отношении политической сознательности
Россия всегда была и остается до крайности слаба. От этого в русской
государственности чрезвычайно много смутного, спутанного, противоречивого и
слабого.... Без сомнения сила инстинкта в русском народе очень велика, и это
само по себе ценно, ибо инстинкт есть голос внутреннего чувства. Прочность
чувства, создающего идеалы нравственной жизни, как основы политического
существования — качество драгоценное. Но им одним нельзя устраивать
государственные отношения. Для сильного, прочного и систематического действия,
политическая идея должны осознать себя как политическая. Она должна иметь свою
политическую философию.
"Этого у нас никогда не было, — с грустью замечает Тихомиров, — ...при
множестве крупнейших, даже гениальнейших работников мысли, Россия все-таки не
обнаружила достаточной степени познания самой себя и своих основ, для выработки
сознательной системы их осуществления. В этом, конечно, никто не виноват. Это
просто исторический факт. Но знать его — необходимо. Если мы можем получить
надежду пойти вперед, совершенствоваться, то лишь при том условии, если будем
знать, что у нас, оказывается слабо, чем обусловлены неудачи проявления и того,
что само по себе сильно..." "Монархический принцип, — пишет Тихомиров, —
развивался у нас до тех пор, пока народный нравственно религиозный идеал, не
достигая сознательности, был фактически жив и крепок в душе народа. Когда же
европейское просвещение поставило у нас всю нашу жизнь на суд и оценку сознания,
то ни православие, ни народность не могли дать ясного ответа на то, что мы
такое, и выше ли мы или ниже других, должны ли, стало быть, развивать свою
правду или брать ее у людей ввиду того, что настоящая правда находится не у нас,
а у них".
"Пока перед Россией стоял и пока стоит этот вопрос, монархическое начало
не могло развиваться, ибо оно есть вывод из вопроса о правде и идеале. Чувства,
инстинкта — проявлялось в России постоянно достаточно, но сознательности, теории
царской власти и взаимоотношений царя с народом — очень мало.
Между тем сознательность становилась тем необходимее, что бюрократическая
практика неудержимо вводила к нам идею абсолютизма, а Европейское влияние,
подтверждая, что царская власть есть нечто иное, как абсолютизм, отрицало ее. В
XIX веке русская мысль резко раскололась на "западников" и "славянофилов", и вся
"западническая" часть вела пропаганду против самодержавия. В XVIII веке уже
сказано было устами "Вадима":
Самодержавие всех зол содетель:
Вредит и самую чистейшу добродетель,
Свободу дав Царю тираном быть...
За XIX век, все течение образованной западнической мысли, создавшей так
называемую "интеллигенцию", — вело пропаганду против самодержавия — по мере
цензурной возможности в России, и со всей откровенностью в заграничной своей
печати. Национальная часть образованного общества не могла не пытаться отстоять
свое историческое русское учреждение монархии... В этом долгом историческом
споре, идея монархическая до некоторой степени все-таки уяснялась. У наших
великих художников слова — Пушкина, Гоголя, А. Майкова и др. — попадаются
превосходные отклики монархического сознания. (В этом отношении много материала
собрано у г. Чернаева в его сочинениях о Самодержавии).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43