Если бы
Николай I решил поступить с участниками этой грязной истории согласно законов,
существовавших еще до восшествия его на престол, то главные зачинщики согласно
законов о кощунстве и оскорблении царя должны были быть казнены, а остальные
отправлены на вечную каторгу.
"Тиран" же ознакомившись с делом, как пишет Герцен в "Былое и Думы" издал
следующее "жестокое" повеление:"...Государь, рассмотрев доклад Комиссии и взяв в
особенное внимание молодые годы преступников, постановил нас под суд не
отдавать, а объявил нам, что, по закону, следовало бы нас, как людей уличенных в
оскорблении Его Величества пением возмутительных песен, лишить живота, а в силу
других законов сослать на вечную каторжную работу, вместо чего Государь, в
беспредельном милосердии своем, большую часть виновных прощает, оставляя их на
месте жительства под надзором полиции, более же виноватых повелевает подвергнуть
исправительным мерам, состоящим в отправлении их на бессрочное время в дальние
губернии на гражданскую службу и под надзор местного начальства".
На долю Герцена выпала "ужасающая кара" — он был назначен чиновником в
Пермь: служил в Вятке и затем во Владимире. Из Владимира Герцен едет без
разрешения в Москву и увозит из нее свою невесту. В начале 1840 года Герцен
получает прощение и возвращается в Москву, из которой по требованию отца уезжает
в Петербург для поступления на службу. Министр внутренних дел граф Строганов
принимает только что окончившего ссылку преступника на службу в канцелярию
министерства. Герцен продолжает клеветать на правительство. Николай приказывает
выслать его обратно в Вятку. Строганов, на рассмотрение к которому поступило
дело, назначает Герцена советником губернского правления в Новгород, пообещав
назначить его через год вице-губернатором. В июле 1842 года Герцену разрешают
вернуться в Москву.
Дождавшись снятия полицейского надзора, Герцен выхлопатывает заграничный
паспорт и немедленно уезжает заграницу. В Европе Герцен входит в сношения с
масоном Луи Бланом, вождями карбонариев, Карлом Марксом и прочими выучениками
масонства. Самым излюбленным занятием Герцена становится клевета по адресу
главного врага революции — Николая I.

IX

Такую же излишнюю снисходительность проявляет Николай I и ко второму
основателю Ордена Русской Интеллигенции — Михаилу Бакунину, проповедовавшему,
что "Страсть к разрушению есть в то же время творческая страсть", принимавшему
активное участие в организованных масонами в разных странах Европы революциях,
мечтавшему о том райском времени, когда "Высоко и прекрасно взойдет в Москве
созвездие революции из моря крови и огня, и станет путеводной звездой для блага
всего освобожденного человечества." Косидьер, бывший парижским префектом во
время революции 1848 года, сказал про Бакунина: "В первый день революции это —
клад, а на другой день его надо расстрелять".
За участие в революциях Бакунин дважды (в Саксонии и в Австрии)
приговаривается к смерти. От смертной казни Бакунин спасается только благодаря
тому, что австрийское правительство решило, поскольку он является русским
подданным, выслать его в Россию.
Как же поступил Николай с Бакуниным, который призывал поляков к восстанию
против России и всячески клеветал на него на революционных митингах и в
европейской прессе? За одни только призывы к восстанию поляков против России, на
основании существовавших законов Николай I мог предать Бакунина полевому суду,
который так же как и европейские суды приговорил, бы Бакунина к смертной казни.
Дадим сначала слово Г. Адамовичу уличающего Г. Гуля в беспардонном вранье по
адресу Николая I. "В "Скифе в Европе", — пишет Г. Адамович, — Николай — человек
взбалмошный, гневливый, ограниченный, словом самодур и "прапорщик" до мозга
костей. Но под конец повествования, там, где факты говорят сами за себя,
возникает некоторое психологическое противоречие: в соответствии с тем
представлении о царе, которое складывается при чтении первых трех четвертей
книги, Николай должен бы доставленного в Россию Бакунина немедленно повесить. Но
царь, — правда, заключив "мерзавца" в крепость, — предложил ему написать свою
"исповедь", а прочтя написанное, сказал: "он умный и хороший малый". Об этом
рассказано в "Былое и Думы" у Герцена так же, как теперь у Гуля. Получается
явная неувязка. Кое в чем Гуль с Герценом расходятся."
Расхождение же заключается в том, что Гуль врет дольше даже, чем Герцен.
"Никогда специально Бакуниным не занимавшись, — пишет Адамович, — я не берусь
судить на чьей стороне историческая правда. По Гулю, разъяренный царь потребовал
сначала от саксонского, а затем от австрийского правительства выдачи
государственного преступника. На докладах о Бакунине Николай будто бы кричал:
"Достану и заграницей, не допуская и мысли, чтобы кто-нибудь осмелился его
ослушаться. А Герцен пишет: "Австрия предложила России выдать Бакунина. Николаю
вовсе не нужно было его, но отказаться он не имел сил".
Адамович цитирует Герцена не точно. На самом деле Герцен пишет: "В
Ольмюце Бакунина приковали к стене и в этом положении он пробыл полгода.
Австрии, наконец, наскучило даром кормить чужого преступника; она предложила
России его выдать; Николаю вовсе не нужно было Бакунина, но отказаться он не
имел сил". "Бакунин написал журнальный leading article. (Передовую статью
(англ.). — Б. Б.) Николай и этим был доволен. "Он — умный и хороший малый, но
опасный человек, его надобно держать взаперти".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43