Так, не имевший зимних глаз,
Герцен без всякого милосердия клеветал всю свою безнравственную жизнь на Николая
I. По порочной дороге проложенной Герценом пошли и все остальные члены Ордена
Русской Интеллигенции, Бакунины, Мережковские и гаденыши рангом поменьше.
Ненависть к Имп. Николаю входила ведь в число обязательных чувств, которые
должен был иметь каждый член Ордена.
Раскрываем учебник "Истории СССР" для 9 класса средней школы, изданный в
1947 году. В главе "Наука, литература, искусство в первой половине XIX века"
находим следующий клеветнический, перл: "...Рылеев повешен Николаем. Пушкин убит
на дуэли 38 лет. Грибоедов зарезан в Тегеране. Лермонтов убит на дуэли на
Кавказе. Веневитинов убит обществом 22 лет. Кольцов убит своей семьей 38 лет.
Белинский убит 35 лет голодом и нищетой. Баратынский умер после 12-летней
ссылки..." Не правда ли — какой яркий пример большевистской пропаганды? Нет,
извините! Большевистская пропаганда приводит только песчинки клеветы из
оставленного ей Орденом Русской Интеллигенции богатейшего наследства в области
политической клеветы. Приведенные выше строчки — принадлежат одному из
основоположников Ордена А. Герцену. На этом примере ясно видно до какой степени
политического цинизма может довести политический фанатизм человека.
Клеветническая палитра А. Герцена, надо отдать ему в этом должное, богата
на редкость. Когда бы, и чтобы не писал Герцен о Николае I или о Николаевской
эпохе, он всегда находит все новые и новые краски для клеветы. У него
выработался даже, свойственный только ему, особый клеветнический стиль. Вот
характерный образчик этого стиля, в котором лжет и клевещет каждое слово, каждая
буква. "Разумеется, — пишет Герцен в предисловии к изданному заграницей тому
воспоминаний кн. Дашковой, — встречая при выходе с парохода вычищенную и
выбеленную лейб-гвардию, безмолвную бюрократию, несущихся курьеров, неподвижных
часовых, казаков с нагайками, полицейских с кулаками, полгорода в мундирах,
полгорода делающий фрунт и целый город торопливо снимающий шляпу, и подумав, что
все это лишено всякой самобытности и служит пальцами, хвостами, ногтями и
когтями одного человека, совмещающего в себе все виды власти: помещика, папы,
палача, родной матери и сержанта — может закружиться в голове, сделаться
страшно, может придти желание самому снять шляпу и поклониться, пока голова цела
и вдвое того может захотеться сесть опять на пароход и плыть куда-нибудь".
Трудно с помощью такого небольшого числа слов дать столь сильно
искаженное и столь клеветническое изображение Николаевской эпохи. Со всей силой
присущего ему таланта клеветника Герцен старался изобразить всегда Николая
жесточайшим деспотом и тираном. И многие из его современников, а вслед за ними и
последующие поколения, поверили клеветническим измышлениям Герцена.

III

Разберем предъявленные Герценом обвинения по порядку. Поэт Рылеев,
повешен не потому что этого захотел Николай I, а за участие в вооруженном
восстании. За такое преступление всегда казнили во всех странах и превращать
участника вооруженного восстания в акт личной расправы Императора — нечестно. И
Герцен совершает этот нечестный поступок. Николай I был строгим правителем,
требовавшим чтобы все честно исполняли свой долг, но он не был ни жестоким
человеком, ни тем более тираном.
Когда встал вопрос о необходимости открыть огонь по восставшим, Император
Николай никак не мог решиться отдать приказ стрелять. Генерал-адъютант
Васильчиков сказал тогда ему:
"Нельзя тратить ни минуты; теперь ничего нельзя делать; необходимо
стрелять картечью".
"Я предчувствовал эту необходимость, — пишет в своих воспоминаниях
Николай, — но, признаюсь, когда настало время, не мог решиться на подобную меру,
и меня ужас объял." "Вы хотите, чтобы я в первый день моего царствования
проливал кровь моих подданных? — отвечал я. "Для спасения вашей империи" —
сказал он мне. Эти слова привели меня в себя: опомнившись, я видел, что или
должно мне взять на себя пролить кровь некоторых и спасти почти наверное все,
или, пощадив себя, жертвовать решительно государством". И молодой Император
решил пожертвовать своим душевным спокойствием, но спасти Россию от ужасов
революционного безумия. "Сквозь тучи, затемнившие на мгновение небосклон, —
сказал 20 декабря 1825 года Николай I французскому посланнику графу Лафероне, —
я имел утешение получить тысячу выражений высокой преданности и распознать
любовь к отечеству, отмщающую за стыд и позор, которые горсть злодеев пытались
взвесть на русский народ. Вот почему воспоминание об этом презренном заговоре не
только не внушает мне ни малейшего недоверия, но еще усиливает мою доверчивость
и отсутствие опасений. Прямодушие и доверие вернее обезоружает ненависть, чем
недоверие и подозрительность, составляющие принадлежность слабости..." "Я
проявлю милосердие, — сказал Николай дальше, — много милосердия, некоторые
скажут, слишком много; но с вожаками и зачинщиками заговора будет поступлено без
жалости и без пощады. Закон изречет им кару, и не для них я воспользуюсь
принадлежащим мне правом помилования. Я буду непреклонен: я обязан дать этот
урок России и Европе". "Нельзя сказать, — пишет еврей М. Цейтлин, — что Царь
проявил в мерах наказания своих врагов, оставшихся его кошмаром на всю жизнь,
(ему всюду мерещилось "ses amis du quatorze") очень большую жестокость. Законы
требовали наказаний более строгих" (М.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43