Они прошли ряд роскошных покоев с портиками из белого камня и очутились в кабинете, заставленном стеллажами с книгами и темной массивной мебелью. Тяжелые занавеси из алого бархата прикрывали окна, а на стене напротив дверей красовался громадный и очень старый кастильский гобелен с изображением Эль-Сида, торжественным маршем въезжающего в только что отвоеванный у мавров город. Полное рыцарское облачение итальянской работы, по всей вероятности самого Аргонезе, занимало угол сбоку от гобелена.
Несколько человек собрались у стола с хрустальными бокалами, наполненными крепкими напитками. Мужчины громко разговаривали, шутили и смеялись. По описанию, данному Лусеро, Николас угадал в одном из них сына хозяина – Мариано, слегка располневшего мужчину лет сорока с такими же серо-стальными глазами и надменной осанкой, как у отца, но явно не обладающего способностью повелевать и заставлять окружающих себе повиноваться, какая была, несомненно, у его родителя.
Мариано повернулся к вновь прибывшему гостю и расплылся в широкой улыбке. При церемонном поклоне пуговицы его сюртука, обтягивающего округлое брюшко, едва не оторвались.
– Лусеро! Привет! Не видел тебя целую вечность. Последний раз мы встречались, кажется, на скачках.
– Как я вспоминаю, твой гнедой жеребец лихо обскакал моего черного, – Николас был рад, что запомнил из рассказов Лусеро эту историю.
– Я забросил скачки ради более важных дел, – заявил Мариано, все же излучая удовольствие, услышав из уст соперника напоминание о своей давней победе.
– Мой сын – императорский алкальд в Чиуауа, – с гордостью произнес старший Варгас. – Позвольте мне представить моих старых друзей: дон Герман Руис, дон Патрико Моралес и дон Доротео Ибарра.
Мужчины были отменно вежливы, но однако в их поведении ощущалась некоторая настороженность. За исключением дона Руиса остальные были уже в возрасте, почти таком же, как и дон Энкарнасион. Произошел любезный обмен ничего не значащими фразами по поводу дорожных тягот по пути в гасиенду и предстоящего бала.
– А когда ожидается прибытие почетных гостей? – поинтересовался Николас.
– Принц Салм-Салм и его жена со свитой уже находятся здесь, – сказал торжественно дон Патрико Моралес. Его лысая голова отражала столько света, что казалось, будто над ним сияет нимб.
– Вы увидите их, Лусеро, вечером на открытии праздника. Сейчас княжеская чета отдыхает, – пояснил дон Энкарнасион. – Возможно, вам будет любопытно обменяться впечатлениями о войне с принцем.
– Я так понял, что вы сражались за императора, дон Лусеро. Вы знакомы с принцем? – спросил Моралес.
– Не имел удовольствия встречаться с ним лично, но много слышал о его деяниях.
– Могу я поинтересоваться, почему вы оставили военную службу? – Темные глаза дона Германа Руиса ощупывали фигуру Ника, словно выискивая в нем какие-то увечья. У самого Руиса был пустой правый рукав.
«Явно он потерял руку в бою», – подумал Ник.
– После кончины отца вся ответственность за поместье легла на меня. Его предсмертная воля была, чтобы я вернулся домой и поправил дела.
– До меня дошли некоторые странные слухи. Конечно, Сонора далеко от моих владений в Дуранго… – Дон Патрико для пущего эффекта сделал паузу.
– Мой друг имеет в виду абсурдную историю с ворами-пеонами, – вмешался и пояснил без обиняков дон Энкарнасион. Серые его глаза вдруг стали темными, непроницаемыми. Лицо приняло жесткое, почти жестокое выражение.
– А что вас так взволновало? – невинно спросил Ник и отхлебнул из бокала великолепного портвейна.
– То, что ты отпустил их и не угостил кнутом за кражу твоего скота, – пояснил Мариано, щедро наполняя собственный бокал.
Покончив с этим, он уставился на человека, которого счел своим старым приятелем, через монокль, как бы проверяя, тот ли это Лусеро, кого он знал когда-то.
Николас равнодушно пожал плечами. Наступил момент испробовать намеченный план и посмотреть, как он сработает.
– Да. Я отпустил их на волю и даже отдал им зарезанную ими злосчастную корову. Мне она была уже ни к чему.
– Но наказывать для примера провинившихся пеонов – наша прямая обязанность. Для нас важно поддерживать таким образом незыблемость права на собственность и на наши привилегии, – сердито провозгласил дон Доротео.
– Наказывая жестоко неразумных дикарей, мы их не научим уважать собственность, а лишь толкнем на сторону Хуареса и его проклятого сброда, который он называет республиканской армией. Я же своим поступком, наоборот, приобрел их почтительную благодарность за проявленное великодушие. – Николас произнес это с нарочитым цинизмом. – Уверен, что я не проиграл, а выиграл и стал в их глазах чуть ли не святым, – усмехнувшись, добавил он.
– Хуарес! Неужели нам надо поступать с оглядкой на Хуареса? – дон Герман произносил это имя с таким брезгливым отвращением, как будто речь шла о чем-то крайне неприличном. – Что может сделать нам тупой индеец из Оахаки, собравший жалкую свору бандитов, вооруженных допотопными мушкетами и мачете?
Циничная усмешка сменилась на лице Ника суровым, почти пророческим выражением.
Он заговорил громко, так, чтобы его услышали все собравшиеся в кабинете мужчины:
– Этот, по-вашему мнению, жалкий сброд уже захватил Масатлан и Гуаймас и напрочь отрезал штат, где я имею счастье проживать, от морского побережья. А на востоке, со стороны залива, все три порта, дающие таможенные сборы – Матаморос, Тампико и Веракрус, – тоже у них в руках. Армия Эскобедо движется из Нуэво-Леона на Гоахилу, а Диас овладел Даакахакой и прогнал оттуда архиепископа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141