Отдав поводья служке, Алексей Белозерский осенил себя крестом и склонился, целуя руку Геласия, на которой были заметны иссиня-багровые следы от вериг.
– Здравствуй.
– Давненько не виделись. Все в трудах ты, князюшка, все в трудах. Слава Господу, сподобил тебя повидать нас. Как здоровьечко-то? Полегчало, гляжу?
– Да, Бог миловал, батюшка.
– Что ж, поди в храм, поклонись Богоматери, услыхала Пречистая молитвы наши. Да и на помин души брата нашего Ивана свечку надобно поставить.
Перекрестившись на входе и держа шапку в руках, князь Алексей вошел в собор. Холопы остались на дворе. Только что отслужили заутреню. В храме царила тишина, но дух песнопений, казалось, еще витал под его сводами. Пахло ладаном и цветами. Алексей приблизился к иконостасу, расписанному иноком Дионисием Московским. Легкие, воздушные изображения святых в радостном и светлом византийском стиле мерцали в бликах утреннего солнца, пробивающихся сквозь высокие окна храма. Яркая, праздничная центральная икона Спаса-Судии невольно притягивала к себе взор: Иисус, строгий и справедливый судия, благословляющий одной рукой, а другой держащий Евангелие: “Коей мерой мне мерите – той и вам мерить буду”.
Зеленый овал за спиной Спасителя – вся Вселенная, а красные углы по краям – символы евангельских Ангела, Орла, Льва и Тельца. По левую сторону от Христа – святыня Кирилловой обители: Икона Божьей матери Смоленской в индигово-синем одеянии с младенцем Иисусом на левой руке. Далее – святой Иоанн-Креститель, преподобный Кирилл в коричневой мантии…
Алексей приложился щекой к иконе Богородицы: “Матушка, обереги!” Затем поставил поминальную свечу брату.
– Ну, пойдем, пойдем, потолкуем, – видя, что князь отошел от иконостаса, Геласий взял Алексея под локоть, – знаю, без нужды особой беспокоить не станешь.
Еще раз поклонившись иконам перед уходом, князь вышел из собора и проследовал за монахом в Казенные палаты, где располагались жилища братии. Пройдя по крытой галерее, они вошли в келью Геласия, узкую, с низкими сводами, так что приходилось нагибаться, чтобы не ушибить голову.
Войдя, Алексей сразу натолкнулся взглядом на портрет святого Кирилла, писанный Дионисием, и невольно вздрогнул под пронзительным взглядом старца. Перекрестившись на иконы, украшенные вышитыми рушниками, Алексей сел на деревянную лавку у стены.
Помимо лавки скромную обстановку кельи составлял еще стол, на котором лежали книги в тяжелых кожаных переплетах, украшенных золотом, гусиные перья для переписки и баночка чернил. У икон горела лампада. В углу стояли широкая деревянная бадья и глиняный кувшин-рукомойник с двумя носиками, чтобы в один вливать воду, а через другой выливать. Спали монахи Кириллово-Белозерского монастыря, независимо от положения и заслуг, на полу, на рогоже.
Не дожидаясь слов Алексея, Геласий начал разговор сам:
– Удивишься, думаю я, но был у меня вчера князь Михаила Воротынский. Да-да, тот самый, победитель казанцев. Сослан из Москвы с женой, сыном и дочерью на Белое Озеро. Лишен поместья, отписали ему сто рублей ежегодно, да запас вина полсотни ведер мальвазии и рейнского на год, осетрины десять пудов. Убоины, прочей рыбы и снеди, сколько спросит, одежду и белье за казенный счет. Ну, и прочие потребные вещи. В немилости он ныне.
– За что же Михаилу? – изумился Алексей. – Родовит, государю предан.
– Молод и горяч больно, – покачал головой инок, – и на язык несдержан. Государь Иоанн Васильевич после казанских походов, на местничество воевод насмотревшись, и на споры боярские перед лицом ворога про родовитость свою, задумал порядки старые изжить. Бояр притесняет.. Ноне он рать новую набирает из вольных людей, сыновей крестьянских да слободских. Землю им отписывает, пищаль, саблю и бердыш за казенный счет выдает. За надел земельный они службу наравне с боярами нести станут, огненным зельем стрелять. Так их ноне и называют: стрельцами. А командуют ими не родовитые воеводы, а только те, что удаль воинскую и смекалку показать успели.
– Может, дело сие и правильное, – пожал плечами князь. – Янычары османские уже не первый год рыцарей немецких огненным боем бьют, и немалого успеха добиться успели.
– То еще не все, – вздохнул Геласий. – Призвал он себе на службу тысячу бояр избранных. Клятву с них взял служить опричь прочего войска, про родовитость забыть и слушать только его приказов или воевод, самолично им назначенных.
– Это что же, – изумился Алексей, – я, князь Белозерский-Белосельский под рукой обычного боярина оказаться могу?! Что за нравы бесовские затеваются? Не бывать такому на Руси!
– Ты не горячись, – поморщился иеромонах. – Михаиле Воротынский ужо погорячился. Ты про другое послушай. Андрея Андомского помнишь?
– Как же его не помнить!
Младший из Андомской ветви, князь Андрей, прозванный за долговязость Голенищем, был изгнан несколько лет назад из Белозерского дома за распутство и воровство.
– Так вот он, княже, в сию избранную тысячу с готовностью вступил и ныне государю стал близок, коли и вовсе не дружен… – Геласий сделал многозначительную паузу. – Так что, Андрей, сгущаются и над нами тучи. И сдается мне, грядут печали наши от злого умысла Трубецких да Голицыных. Зависть их терзает. Ты с юных лет при государе, товарищем ему был, отец его, великий князь Василий, к тебе благоволил, учиться посылал. Ты из комнатных да спальников сразу в первостепенные бояре пожалован был, тогда как они в окольничих прислуживали сколько. Так то и верно: негоже им, инородцам, Гедеминовичам литовским, поперед исконно русских родов лезть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105