Сад Шелешпанских был невелик и уютен. Раскидистые липы буйно росли вокруг пруда, где специально для хозяина, тосковавшего в Москве о родимой сторонке, разводили белозерских рыб. Зеленели только что отцветшие яблони, вишни, сливы. Над розовыми цветами пахучего шиповника кружились золотистые шмели. В некошеной траве пролегали узкие дорожки. Одна из них вела мимо кустов смородины, алых от плодов, и высоких подсолнечников с желто-черными широкими головами к дерновой скамье у самого частокола, куда Никита и привел Вассиану. На скамейке княгиня увидела Сомыча. Он держал на руках белую соколиху и как ребенка убаюкивал ее. Вокруг стояли какие-то аптекарские склянки.
– Вот, горе у нас, – сказал Никита сокрушенно, подводя Вассиану. – Не знаем с Сомычем, что и делать. Помирает соколиха наша.
Увидев княгиню, Сома встал и хотел поклониться, но Вассиана остановила его:
– Сиди, сиди, занимайся своим…
– Белоперая моя, – горестно вздыхал Сома, и в голосе его слышались скрытые слезы, – за сторонку родимую билась в ставке с иноземным самцом, да весь дух и отдала. Уж мы и так, и так, аж Лукиничну колдовать позвали – а того гляди… – он не договорил, чувствовалось, что и вымолвить боится, о чем подумалось.
– Мы с Сомычем ее еще птенцом поймали на Соколиной горе, – сказал Никита. – Растили, учили… Смышленая – таких и не сыщешь, прямо, человек. В лицо знает нас, на голос откликается, все понимает, что говорим. Она не могла не победить, – продолжил он по-французски, – я ее Вассианой назвал, в честь тебя…
Княгиня вскинула на Никиту удивленный взгляд. Он слегка покраснел от смущения, но глаз не отвел.
– Дай-ка мне поглядеть, – попросила Вассиану Сомыча, – может, помогу чем.
Старый финн осторожно передал птицу княгине. Соколиха лежала, не двигаясь, закрыв глаза. Она была вся горячая и дрожала. Потом открыла глаза, подернутые пеленой слез и грустно посмотрела на княгиню, как будто прощалась.
– Что ж, коли в честь меня назвал, то мне и спасать, – решила Вассиана. – Гарсиа! Поди в мою горницу и принеси мне лекарство из янтарного ларчика. Ты знаешь, какое.
– Но, госпожа, – поклонился непонятно когда появившейся на дорожке испанец, – лекарство то предназначено…
– Иди, – настойчиво прервала его Вассиана. – Мне помнится, тебе не терпелось поучаствовать. Вот и поучаствуй теперь.
– Слушаюсь, госпожа. – Гарсиа быстро пошел по направлению к дому.
– Сейчас все будет хорошо, милая моя, – Вассиана присела на скамейку, держа соколиху меж ладоней.
Вскоре вернулся капитан де Армес. Он принес небольшой флакон красного венецианского стекла, в котором мерцала густая темно-лиловая жидкость. Вассиана взяла флакон из его рук.
– Ну, голуба моя, раскрой клювик, раскрой… – попросила она соколиху. – Сейчас мы выпьем – вот так. И силы к нам вернуться, и крылышко срастется…
– Что это ты даешь ей? – спросил с удивлением смотревший на нее Никита.
– То же, что и брату твоему, когда он был при смерти, – ответила гречанка. – Слезы лекаря моего, карфагенского пифона. По ночам он плачет, тоскуя о карфагенском оазисе, где вырос, и который давно уже превратился в пустыню, так как его разрушили римляне. Слезы пифона – древний эликсир жизни. Он убивает смерть. А еще он помогает тем, кого сама жизнь превращает в пустыню.
Несколько капель из флакона упали на крыло соколихи. Она перестала дрожать и скоро задремала на руках у Вассианы.
– Будет жить? Будет, госпожа? – взволнованно спрашивал Сомыч, заглядывая Вассиане через плечо.
– Будет, будет, – успокоила его княгиня. – Иди, Сома, подготовь для своей красавицы клетку, а я пока ее подержу. Скоро ей полегчает. Веришь?
– Как не верить! – изумлялся Сомыч. Не теряя времени, он поспешил исполнить приказание княгини.
– Вы тоже свободны, капитан де Армес, отнесите лекарство на место, – гречанка передала де Армесу флакон. Молча поклонившись, Гарсиа ушел.
Вассиана с Никитой остались вдвоем. Князь Ухтомский некоторое время безмолвно наблюдал за ней, потом присел на скамейку рядом.
– Ты нянчишься с ней как с младенцем, – сказал он с улыбкой. – Странно, почему у тебя нет детей, тебе бы пошло качать на руках малыша…
– Да, наверное, пошло бы, – тихо согласилась княгиня, не поднимая лица, – да не пришлось…
Он молча положил руку на ее колено. Совсем рядом, над своей шеей, она почувствовала его взволнованное дыхание. Слова готовы были сорваться с его губ – и она знала наперед, что это были за слова.
– Не говори, – горячо прошептала Вассиана, повернувшись, – не говори ничего. Все знаю, что хочешь сказать. И потому молю – не надо. Чтоб не пришлось мне отвечать тебе. Ведь правду сказать не могу, и не хочу, чтобы ложь стояла между нами…
Его лицо было совсем близко, каждой клеточкой кожи она чувствовала томивший его жар, зажигавший и ее сердце. Его губы почти касались ее губ.
– Нет, нет… – она отстранилась, – нельзя нам. Пойми, не потому, что брату твоему верность храню, хотя был он всегда добр ко мне и зла от меня не заслужил. А потому… – она запнулась на мгновение, переводя дух, – что дорог ты мне, Никита…
Признание вырвалось помимо воли княгини, и тут же на бледных щеках ее проступили красноватые пятна. Длинные темные ресницы взволнованно дрогнули.
– Мне лицо твое дорого, каждая линия тела, руки, голос, но нет… От того, что дорог, потому и говорю – не надо. Знаю я, что затянет тебя пагубная страсть. Не меня погубишь, обо мне речи нет, с меня как с гуся вода – не в первый раз. Себя погубишь… И не княжеский гнев страшен, куда пуще опасность есть…
– Мне не жить без тебя… – слова как вздох сорвались с губ его и камнем упали ей на грудь, сдавив мукой сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105