Князь Алексей Петрович объяснил побелевшей от гнева старухе, .что княгиня Вассиана устала, а княжеский поезд со слугами и утварью прибудет только утром, так как заставы уже закрыты и улицы заперты; они, мол, едва успели проскочить через Дорогомиловскую заставу, вот и будут подарки завтра. И тоже ушел в покои Афанасия, который отвел гостю лучшую из своих комнат.
Княгиня Вассиана поднялась с постели и, сунув ноги в толстых шерстяных чулках в стоящие у кровати красные башмаки, так густо расшитые золотыми узорами и жемчугами, что не видно было и сафьяна; кутаясь в беличью накидку, ополоснула лицо розовой водой из небольшого кувшина, стоявшего у изголовья кровати и подошла к окну.
Снизу послышалось радостное похрюкивание – там находился скотный двор.
“Куда же еще меня Емельяна поселит, – грустно улыбнулась княгиня, – разве только прямо в стойло”.
Наверх доносился не только разноголосый шум скотины, но и отвратительные запахи. Сквозь мутное окошко Вассиана разглядела высокого, сухопарого Афанасия Шелешпанского, обходившего поутру, перед тем как отправиться на цареву службу, свои владения. Он проверял, положено ли зерно курам и гусям, дали ли овса лошадям, постелили ли солому в стойла и в хлев.
Рядом с ним гречанка увидела Никиту. Афанасий приказал вывести из стойла двух лошадей, недавно приобретенных, и показывал князю Ухтомскому свои покупки. Никита лошадей любил, управлялся с ними ловко.
Вассиана зябко поежилась, пытаясь стряхнуть неведомо откуда взявшийся холодок. За многие годы, прожитые ею после смерти отца – ее настоящего отца, о котором никто не догадывался – проведенные не только в Московии, но и дома, в Италии, она не встречала мужчины, который так походил бы на него, как Никита. Ухтомский нравился ей не только бесспорной красотой тела и лица, но и редкой для славянина подвижностью, кипучей энергией, бьющей через край, смелостью и чистосердечием.
Впрочем, последняя черта скорее отличала его от – коварного итальянского герцога, но она была чрезвычайно характерна, как не раз убеждалась Вассиана, для выходцев с северной Руси.
Почувствовав ее взгляд, Никита обернулся и поднял голову. Даже сквозь мутную слюду она почувствовала, как взор его пронзил все ее существо, и мелкая дрожь пронеслась по телу. В дверь спальни постучали: два коротких удара, затем, через секунду, еще один – де Армес.
– Войдите, – разрешила женщина, отойдя от окна.
Дверь открылась. Появился капитан Гарсиа де Армес, несмотря на ранний час, одетый аккуратно и с иголочки. Белоснежные манжеты на его костюме и жабо рубашки сияли серебристыми блесками, длинные черные волосы – гладко зачесаны назад, даже замшевые перчатки – на руках. Войдя, он снял их и поклонился по-европейски, выставив вперед одну ногу в начищенном, как зеркало, черном сапоге со звездчатой шпорой.
– Как вам спалось, госпожа? – спросил он по-итальянски.
– Отвратительно, – призналась Вассиана. – Холодно. Сыро. Зябко. А ты?
– Я-то что! – загадочно улыбнулся испанец, подходя. – Мне не бывает ни холодно, ни жарко. Только вот собаки всю ночь выли.
– Мертвеца чуют, не привыкли еще, – ответила ему Вассиана.
– Благодарю за комплимент, – испанец снова картинно поклонился.
– За правду не благодарят. Удалось тебе что-то узнать о мурзе?
– Нет, госпожа. Татарин как в воду канул. Наши люди пока не нашли его.
– А Голенище?
– Князь Андомский, как и положено ему, в Александровской слободе, при государе, конюшнями царскими ведает, обер-шталмейстер здешний, не знаю, как русские это называют.
– Ты виделся с ним?
– А как же. Невидимкой прикинулся, да как приказали, проник в само подворье укрепленное, в новую государеву столицу, что меж глухих лесов теперь стоит, за рвом да валом и со сторожевыми заставами по дорогам – так просто не проедешь. Там у них ныне что-то наподобие монастыря. Сам государь – игумен, а князь Афанасий Вяземский – за келаря. Все в монашеских скуфейках, в черных рясах поют заутреню. Сам государь с царевичем на колокольню полез в колокола звонить, а потом на клиросе читал, да такие земные поклоны клал, что я уж испугался, как бы он лоб-то в кровь не расшиб. Ну, а затем все за трапезу принялись, тут-то я Андрюшку и отозвал в сторонку. Государь там о посте да о воздержании речь держал, прямо как Великий магистр у нас в Лазурном замке.
– Не у нас, а у вас, – поправила его Вассиана.
– Ну, да, простите, госпожа, не то сказал, – снова поклонился испанец. – Так передал я князю, что велели. Государь на охоту нынче собирается. Там, видать, и супруга вашего нынешнего лицезреть изволит, а Голенищу не терпится в соколиной охоте с господином де Ухтом потягаться. Клялся, что одержит верх над Никитой.
– Не бывать тому, – уверенно заявила Вассиана.
– Ну, так это как вашей светлости будет угодно, так мы и сделаем, – насмешливо хмыкнул испанец.
– Ты, Гарсиа, тут не лезь, – прервала его Вассиана. – Князь Ухтомский без тебя свою удаль покажет. А передал ты Голенищу, что видеть его желаю?
– А как же. Он, правда, в обиде большой. Ну, я уж постарался, уломал его. После охоты, сказал, готов, просил место назначить. Только, сами знаете, камешки ему нужны. За так – шагу не шагнет.
– Камешков он больше не увидит. Голенище нам теперь не нужен, – произнесла задумчиво Вассиана. – Когда требовалось от него себя показать, он провалил всю нашу задумку. Кроме того, с неуместными обидами своими да амбициями он может нам сейчас помешать, так как знает лишнее. Я для того и привезла тебя в Москву, Гарсиа, чтобы ты о нем позаботился. Но все должно быть незаметно, естественным путем, и с моего ведома, понял?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105