ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Детали операции в интересах дела известны только ему, руководителю. А сержант должен строго исполнять все приказы.
Еще не очухавшись спросонья да с овсяной каши, которой он только что плотно позавтракал, Рыбкин не сразу уразумел, что от него требуется. Но при словах “дело государственного значения” по привычке покорно кивнул.
– Значит так, сержант, слушай меня, – скомандовал ему Витя. – Я сейчас прикинусь нищим и с одной весьма отвратительной бабулькой отправлюсь на Даниловское подворье, надо там агентуру подыскать, а ты меня страховать будешь. Пойдешь следом, но так, чтоб незаметно, понял? На рожон не лезь, старайся в гуще народа держаться. Оденься тоже поскромнее, вон плащик накинь, чтобы в глаза не бросаться. Чем это ты карманы набил, того и гляди лопнут?
– Да, пряники, товарищ майор, – смущенно потупился Рыбкин, – вот…
Он вытащил из кармана помятый пряник в форме буквы “аз” из теста и тертых фруктов с медом.
– Там кладовую забыли запереть, я и взял, – виновато оправдывался он.
– Молодец ты, Рыбкин, время зря не теряешь, – поддел его Витя, – ребячьих пряничков прихватил, все метешь, что плохо лежит. А где кладовая-то?
– Да вон, рядом, за печкой, в подпол спуститься…
– А хлеба ты там не видал?
– Видал. Есть там хлеб. Принести? – с готовностью предложил Рыбкин.
– Да, пожалуй, давай, – решил Витя, – надо в котомку ломоть положить для убедительности. Знаешь, как Сомыч-то говорит: “Рыба-вода, ягода – трава, а хлеб – всему голова”.
– Сейчас, – Рыбкин тут же нырнул куда-то за печку и через минуту выскочил обратно, держа в руках румяный яицкий каравай с сыром, свежеиспеченный и ароматно пахнущий.
– Вот это дело! – обрадовался Витя. – Отломи половинку. А остальное – себе. Когда еще перекусить удастся…
Он сунул хлеб в котомку, поправил одежду, скривил рот в отвратительной гримасе.
– Ну, как я тебе? – спросил оторопевшего Рыбкина нарочно хрипловатым голосом. – Похож?
– Очень похож, – искренне ответил тот, – я бы и не признал.
– Вот то-то. Маскировка – это целая наука. Уметь надо работать, – удовлетворенно заметил Витя. – Ну, я пошел. А ты гляди, как я за ворота выйду – сразу за мной. И смотри в оба. Все подозрительное отмечай, в общем, знаешь сам. Коли твоя помощь понадобится, я тебе свистну в два пальца. Показывать не буду – сообразишь, не маленький. Понял?
– Так точно, товарищ майор! – бодро отрапортовал Рыбкин, щелкнув каблуками. Два пряника вылетели из его кармана и упали на пол. С осуждением взглянув на покрасневшего сержанта, Витя наклонился, поднял пряники, сдул с них пыль, потер об рукав и положил в свою котомку. Потом молча вышел из избы.
Войдя на конюшню, он с облегчением увидел, что Козлиха не удрала, а терпеливо дожидается, усевшись по-турецки на сене, так что из-под драной синей юбки видны босые заскорузлые пятки. Не теряя зря времени, ведьмака крошила на тряпице какую-то чахлую траву и что-то приговаривала над ней.
– Первый – синь, второй – червлен, третий – желт, четвертый – багров… – услышал Витя подходя.
– Ты чего это, мамаша, тут творишь? – спросил он ее нарочито громко.
От неожиданности Козлиха подскочила на месте и вытаращила на него глазищи, не узнавая.
– Да я это, я, не бойся, – перешел Витя на обычный тон, – переоделся только. Что ты, и впрямь как коза скачешь? Готова, что ли? Так идем, что время зря терять?
– Готова, батенька, готова, – затараторила Машка, собирая свое травяное хозяйство, – что ж мне не готовой-то быть? А знаешь, милок, что это? – она сунула Вите в нос какую-то вонючую траву. – Это я вечерком на Иванов день собрала травки цари-цыной, о шести листах, через серебряную гривну пропустила, а под корнем той травы человек лежал, трава у него из ребер выросла. Я человека того достала, грудь ему разрезала, сердце вынула, высушила да не толкла, а потом с травкой перемешала. Если дашь кому отвару – в миг по тебе иссохнет, проверено…
– Ты, мать, не пыли мне тут в лицо своим барахлом, – отмахнулся Витя. – Веди лучше.
– Так пошли, пошли… – заторопилась ведунья.
Встретившись, на улице за воротами дома Шелешпанских, как и договорились заранее, они отправились на другой берег Москвы-реки. По пути Витя в пол-оборота, через плечо, бросил взгляд назад, идет ли Рыбкин. Сержант лениво плелся следом, жуя пряники.
“Вот, менты, лодыри, черт бы их… – выругался про себя Витя. – Вечно с ними канитель одна!”
Дорога на Даниловское подворье, которой повела Витю знахарка, лежала через владения мелкого польского дворянчика, бежавшего от короля Жигимонта, как сам он называл своего бывшего повелителя, и принявшего недавно православие. Владеньице у него было махонькое, места едва хватало на небольшую избенку, величественно именовавшуюся хозяином замком Дроздецкого, да на пару небольших сарайчиков вокруг, перемежавшихся полузаросшими сорняком огородами. Даже на приличный забор средств у бывшего шляхтича не имелось, и вся усадьба была огорожена плетнем из ивовых прутьев, обглоданных зайцами.
Однако новоявленный русский дворянин Дроздецкий из кожи вон лез, чтобы не отстать от местной знати. По утрам он важно восседал на стуле с отломанной ножкой посреди своего надела, в расшитом золотом атласном халате, полы которого, правда, были прокусаны мышами, но издалека этого никто не видел; в стоптанных, но богато украшенных какими-то камушками, на расстоянии напоминавшими жемчуг, башмаках и колпаке, который он водружал на лысую и вечно потную голову.
Конюх и кучер одновременно, а также дворецкий и лакей Андрюха Палкин, нанятый поляком на работу за один обед и тюфяк в сарае, одетый в расшитый золотом только спереди, а сзади протертый до дыр кафтан, степенно ступая с подносом в руке, подавал хозяину по утрам бокал итальянского вина, наливая его прямо на глазах у всей Москвы, хотя сам он прекрасно знал, не говоря уже о хозяине, что никакого итальянского вина у поляка не было и в помине, а вместо него из богато украшенного кувшина лилась обычная сладкая водка, подкрашенная фруктами, причем подавать было приказано только стоя лицом к улице и спиной к дому, так что Андрюхе приходилось изощряться, показывая прямо-таки скоморошью удаль, чтоб и вино не разлить, и подать красиво, да еще и драную спину не показать постороннему взгляду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Еще не очухавшись спросонья да с овсяной каши, которой он только что плотно позавтракал, Рыбкин не сразу уразумел, что от него требуется. Но при словах “дело государственного значения” по привычке покорно кивнул.
– Значит так, сержант, слушай меня, – скомандовал ему Витя. – Я сейчас прикинусь нищим и с одной весьма отвратительной бабулькой отправлюсь на Даниловское подворье, надо там агентуру подыскать, а ты меня страховать будешь. Пойдешь следом, но так, чтоб незаметно, понял? На рожон не лезь, старайся в гуще народа держаться. Оденься тоже поскромнее, вон плащик накинь, чтобы в глаза не бросаться. Чем это ты карманы набил, того и гляди лопнут?
– Да, пряники, товарищ майор, – смущенно потупился Рыбкин, – вот…
Он вытащил из кармана помятый пряник в форме буквы “аз” из теста и тертых фруктов с медом.
– Там кладовую забыли запереть, я и взял, – виновато оправдывался он.
– Молодец ты, Рыбкин, время зря не теряешь, – поддел его Витя, – ребячьих пряничков прихватил, все метешь, что плохо лежит. А где кладовая-то?
– Да вон, рядом, за печкой, в подпол спуститься…
– А хлеба ты там не видал?
– Видал. Есть там хлеб. Принести? – с готовностью предложил Рыбкин.
– Да, пожалуй, давай, – решил Витя, – надо в котомку ломоть положить для убедительности. Знаешь, как Сомыч-то говорит: “Рыба-вода, ягода – трава, а хлеб – всему голова”.
– Сейчас, – Рыбкин тут же нырнул куда-то за печку и через минуту выскочил обратно, держа в руках румяный яицкий каравай с сыром, свежеиспеченный и ароматно пахнущий.
– Вот это дело! – обрадовался Витя. – Отломи половинку. А остальное – себе. Когда еще перекусить удастся…
Он сунул хлеб в котомку, поправил одежду, скривил рот в отвратительной гримасе.
– Ну, как я тебе? – спросил оторопевшего Рыбкина нарочно хрипловатым голосом. – Похож?
– Очень похож, – искренне ответил тот, – я бы и не признал.
– Вот то-то. Маскировка – это целая наука. Уметь надо работать, – удовлетворенно заметил Витя. – Ну, я пошел. А ты гляди, как я за ворота выйду – сразу за мной. И смотри в оба. Все подозрительное отмечай, в общем, знаешь сам. Коли твоя помощь понадобится, я тебе свистну в два пальца. Показывать не буду – сообразишь, не маленький. Понял?
– Так точно, товарищ майор! – бодро отрапортовал Рыбкин, щелкнув каблуками. Два пряника вылетели из его кармана и упали на пол. С осуждением взглянув на покрасневшего сержанта, Витя наклонился, поднял пряники, сдул с них пыль, потер об рукав и положил в свою котомку. Потом молча вышел из избы.
Войдя на конюшню, он с облегчением увидел, что Козлиха не удрала, а терпеливо дожидается, усевшись по-турецки на сене, так что из-под драной синей юбки видны босые заскорузлые пятки. Не теряя зря времени, ведьмака крошила на тряпице какую-то чахлую траву и что-то приговаривала над ней.
– Первый – синь, второй – червлен, третий – желт, четвертый – багров… – услышал Витя подходя.
– Ты чего это, мамаша, тут творишь? – спросил он ее нарочито громко.
От неожиданности Козлиха подскочила на месте и вытаращила на него глазищи, не узнавая.
– Да я это, я, не бойся, – перешел Витя на обычный тон, – переоделся только. Что ты, и впрямь как коза скачешь? Готова, что ли? Так идем, что время зря терять?
– Готова, батенька, готова, – затараторила Машка, собирая свое травяное хозяйство, – что ж мне не готовой-то быть? А знаешь, милок, что это? – она сунула Вите в нос какую-то вонючую траву. – Это я вечерком на Иванов день собрала травки цари-цыной, о шести листах, через серебряную гривну пропустила, а под корнем той травы человек лежал, трава у него из ребер выросла. Я человека того достала, грудь ему разрезала, сердце вынула, высушила да не толкла, а потом с травкой перемешала. Если дашь кому отвару – в миг по тебе иссохнет, проверено…
– Ты, мать, не пыли мне тут в лицо своим барахлом, – отмахнулся Витя. – Веди лучше.
– Так пошли, пошли… – заторопилась ведунья.
Встретившись, на улице за воротами дома Шелешпанских, как и договорились заранее, они отправились на другой берег Москвы-реки. По пути Витя в пол-оборота, через плечо, бросил взгляд назад, идет ли Рыбкин. Сержант лениво плелся следом, жуя пряники.
“Вот, менты, лодыри, черт бы их… – выругался про себя Витя. – Вечно с ними канитель одна!”
Дорога на Даниловское подворье, которой повела Витю знахарка, лежала через владения мелкого польского дворянчика, бежавшего от короля Жигимонта, как сам он называл своего бывшего повелителя, и принявшего недавно православие. Владеньице у него было махонькое, места едва хватало на небольшую избенку, величественно именовавшуюся хозяином замком Дроздецкого, да на пару небольших сарайчиков вокруг, перемежавшихся полузаросшими сорняком огородами. Даже на приличный забор средств у бывшего шляхтича не имелось, и вся усадьба была огорожена плетнем из ивовых прутьев, обглоданных зайцами.
Однако новоявленный русский дворянин Дроздецкий из кожи вон лез, чтобы не отстать от местной знати. По утрам он важно восседал на стуле с отломанной ножкой посреди своего надела, в расшитом золотом атласном халате, полы которого, правда, были прокусаны мышами, но издалека этого никто не видел; в стоптанных, но богато украшенных какими-то камушками, на расстоянии напоминавшими жемчуг, башмаках и колпаке, который он водружал на лысую и вечно потную голову.
Конюх и кучер одновременно, а также дворецкий и лакей Андрюха Палкин, нанятый поляком на работу за один обед и тюфяк в сарае, одетый в расшитый золотом только спереди, а сзади протертый до дыр кафтан, степенно ступая с подносом в руке, подавал хозяину по утрам бокал итальянского вина, наливая его прямо на глазах у всей Москвы, хотя сам он прекрасно знал, не говоря уже о хозяине, что никакого итальянского вина у поляка не было и в помине, а вместо него из богато украшенного кувшина лилась обычная сладкая водка, подкрашенная фруктами, причем подавать было приказано только стоя лицом к улице и спиной к дому, так что Андрюхе приходилось изощряться, показывая прямо-таки скоморошью удаль, чтоб и вино не разлить, и подать красиво, да еще и драную спину не показать постороннему взгляду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105