— Бороды нет, усов нет, а голова вся седая, — возбуждённо рассказывал Садык. — И говорит, руку колоть будет всем и лекарство пускать, чтобы не было чёрной болезни. А старики говорят, от лекарств и будет чёрная болезнь. Аллах не велел пускать лекарство. Мулла сказал, что это дурные люди и они хотят нам зла.— А если не давать руку колоть? — спросил Хашим.— Тогда красные солдаты придут и с собой уведут. А мулла Ибрагим-бек говорит, если будем слушать коммунистов, аллах рассердится на нас!У соседней юрты стояли две верховые лошади. Гани так и припал глазом к дырочке в кошме юрты. На ковре, облокотясь на ватные подушки, сидели старики и двое приезжих: русский и киргиз.Перед ними было большое блюдо дымящегося плова, лепёшки, наломанные кусками, и высокий медный чайник. Голодные глаза мальчика прежде всего задержались на этих вкусных вещах, но скоро странный вид приезжих заставил его забыть о еде.Сначала его поразила русская одежда. Киргиз-проводник был одет, как и доктор, в защитного цвета френч и брюки.«Чего это они наложили в карманы, что так торчат? — мелькнуло в голове мальчика. — Не лепёшек ли про запас?»Потом внимание мальчика привлёк сам доктор.Его гладко выбритое белое лицо резко выделялось среди бронзовых лиц киргизов. Особенно удивили мальчика глаза: голубые-голубые.«Вот они какие, русские! — подумал Гани. — А кто такие коммунисты?»В эту минуту русский заговорил. Он говорил по-киргизски, но как-то непривычно, так, что Гани сначала даже с трудом понимал его.— В большом городе, — говорил доктор, — все люди, русские и киргизы, колют руку вот таким ножичком и мажут лекарством, и от этого у них не бывает чёрной болезни. Завтра соберите весь народ сюда, и я всем уколю руки и помажу лекарством. И тогда ни у кого не будет рябого лица, никто не ослепнет от чёрной болезни, и дети не будут умирать.Старики качали головами и переглядывались. Они запускали руки в блюдо дымящегося жирного плова и медлили с ответом. Ой, какой плов! Гани никогда такого не пробовал.Наконец русский встал.— Завтра соберите народ, я со всеми сам поговорю, — сказал он.Гани, прислонившись к стенке, весь дрожал от возбуждения. «Так вот какой русский доктор!»Вдруг чья-то рука коснулась его плеча. Он отскочил как ужаленный. «Наверно, Ибадат! Тогда мне здорово попадёт за подсматривание». Но это был сам доктор. От неожиданности у Гани даже ноги подогнулись. Доктор дружески улыбнулся и поманил мальчика рукой. Гани, перепуганный, опустил голову, но подошёл. Доктор участливо осмотрел его худенькую, почти голую фигурку.— Тебе разве не холодно? — спросил он. — Где твой халат?Гани покачал головой.— У меня нет халата. У меня есть только вот это. — И он показал на свои рваные штанишки.Лицо доктора стало серьёзным.— Кто твой отец? — спросил он.— У меня нет отца, умер! — опустив голову, ответил Гани. Взглянув в добрые глаза доктора и невольно поддавшись чувству доверия, он прибавил: — У меня и матери нет, я один тут. У Рахим-бая живу.— Тебе плохо здесь живётся? — продолжал доктор. Его внимательные глаза уже заметили следы синяков на плечах мальчика.Гани почувствовал ласку в его голосе, и доверие его усилилось.— Теперь неплохо, у меня есть друг, — ответил он и вдруг, в неожиданном порыве, рассказал про волчонка, спрятанного в пещере.Доктор, сильно взволнованный, погладил его по голове.— Я подумаю о тебе, мальчик. Сейчас мне некогда, завтра поговорим.— Мне тоже некогда, — серьёзно ответил Гани. — Надо натолочь проса, принести воды и накормить Бурре, он ждёт меня.Вечером, уложив волчонка и задвинув камень, Гани не выдержал и решил спуститься в аул.Было совершенно темно. Под нависшей над тропинкой скалой кто-то зашевелился, послышались приглушённые голоса.Гани неслышно скользнул ближе.
— Шайтан! — услышал он голос муллы Ибрагима. — Коммунисты и до нас добираются. Они молодых всему научат: в аллаха не верить, старших не слушаться.— Правда, правда! — подхватил другой голос, и Гани узнал Рахим-бая. — Хотя, по правде сказать, от этого лекарства, что врач привёз, польза есть. Я слыхал, оно хорошо охраняет от чёрной болезни.— Правду говоришь, — отвечал мулла Ибрагим, — но ведь мы с тобой можем и в город свозить своих детей, чтобы никто не знал. А здесь, в ауле, нельзя: народ перестанет бояться аллаха и слушаться нас.— Этот шайтан-доктор во всё лезет, — со злобой продолжал Рахим-бай. — Сегодня ко мне привязался, отчего этот волчонок Гани худой да голый, а мой сын в шёлковом халате? Отдай, говорит, мальчика в детский дом в Ош, там будут его учить и кормить. Я сам, говорит, могу его в Ош отвезти. Не имеешь права ребёнка обижать. Такой, говорит, у коммунистов закон. Шайтан-доктор!— Не надо его отсюда отпускать, — вмешался третий, и Гани узнал голос Юсуп-бая, соседа муллы Ибрагима.— Кончить! Сегодня же ночью обоих! А коней в степь пустить. Кто узнает — куда делись? Другие не так полезут, опасаться будут.— Можно… — медленно протянул мулла Ибрагим. — Вот как все уснут… А потом поперёк седла к лошадям привязать и… концы в воду.Продолжая шептаться, все трое двинулись к аулу. Под скалой всё затихло.Мальчик так и застыл в углублении между камнями. Это его? Доктора? Он говорит так ласково, в Ош отвезти хочет. Нельзя, говорит, маленьких обижать. А здесь все обижают…Гани крепко прижал руки к груди, точно стало трудно дышать, и тихо скользнул по тропинке вниз к аулу.Около первых юрт он остановился, прислушался и, опустившись на четвереньки, двинулся дальше ползком.Темно. Тихо. Все спят. Ползти осталось совсем немного.Около юрты, где ночевали приезжие, на приколе острые глаза Гани разглядели две тени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93