— Вот что, — сказал Мишка, застёгивая лямки. — По реке мы больше не пойдём, она страсть как кружит. Напрямик пойдём, враз дойдём.— А ты не собьёшься? — нерешительно спросил я и повёл плечами: лямки здорово врезаются.Мишка даже покраснел, так рассердился.— Это я-то собьюсь? Здоров ты брехать. Как по шнурку выведу. А по реке — кусты и так все ноги исхлестали, а дальше — куда хуже будет. Иди, знай, не сумлевайся. Враз дойдём! — договорил он.Спорить не приходилось. Чего доброго, Мишка и вовсе рассердится, ступай домой, скажет, если не веришь. И я, передвинув лямки, тихонько подложил под них на плечи оба чистых носовых платка — всё не так резать будет.— Идём, — проговорил я, как мог, твёрдо. И, свернув с тропинки, мы углубились в лес.Идти было не легко. Мёртвые нижние еловые сучья переплелись и так высохли, что ломались с треском, точно костяные. Но под ногами виднелись следы какой-то давней тропки. Мишка шёл уверенно, не останавливаясь, и звонко ломал на ходу и откидывал сухие ветки.— Не отставай! — командовал он время от времени, не оборачиваясь, и я, как мог, бодро отвечал ему:— Не отстану, не бойся! Страшная ночь На краю полянки под огромной старой елью стояла маленькая, до половины вкопанная в землю избушка — охотничья зимовка. Низкая дверь, вероятно, давно уже упала на землю: между досками её проросли и почти закрыли её трава и две молоденьких осинки.Мы стояли на другом краю поляны, как раз напротив избушки. Сквозь дверное отверстие было видно, что в избушке темно.— Видал? — сказал Мишка и показал на зимовку. — Как по шнурку вывел!Я с уважением посмотрел на него. Правда, мне показалось, что на полянку мы наткнулись как будто случайно, но Мишка так храбро приписал эту заслугу себе, что я не решился спорить — может оно и так.— Я и правда очень боялся, что мы не пошли по реке, — сказал я. — Так идти, напрямик, лесом, легко и заблудиться.Мишка презрительно фыркнул.— Тоже сказал: заблудиться! Я, брат, все приметы в лесу знаю. Зато теперь в два дня дойдём. А если по Пашии идти, да от неё — по Северной, а там по Глухариной речке заворачивать — и в пять дней не управиться. Да и дорога по реке — ну просто никуда, все глаза лозняком повыхлещет.— Я тоже потом научусь по приметам, — сказал я и вздохнул.Темнело. Уже совсем трудно стало различать избушку в густой тени старых елей, обступивших её.Мы всё ещё стояли на краю полянки, и я вдруг почувствовал, как по спине под курточкой у меня пробежал неприятный холодок. Лес выглядел совсем-совсем не так, как днём, при солнце.— Я ещё никогда в лесу не ночевал, — проговорил я.— Я тоже, — ответил Мишка так тихо, что я с удивлением на него посмотрел: Мишка ли это сказал?Но тут же он спохватился и почти крикнул:— Ну, а мы чего с тобой тут стали? Ночевать пора!Он быстро перешёл полянку, я тоже от него отстать не захотел, так что перед входом в избушку мы оказались вместе и даже столкнулись плечами, точно каждый хотел войти первым.На самом-то деле первым быть никому не хотелось, но и показать это тоже никто не решился. Потому и через порог мы перешагнули оба одновременно.В избушке было темно, но мы всё-таки рассмотрели большие низкие нары — во всю ширину избушки и ворох сена на них. В углу стояла небольшая железная печка и два чурбана вместо стульев.— Даже стола нет, — удивился я и, не снимая рюкзака, присел на краешек нар.— А тебе стол зачем? — отозвался Мишка. — Сено вот есть — это хорошо. Выспимся знатно. А вот… эй, Серёжка, что делать будем? Двери-то нет!Но я чувствовал, что мне всё на свете безразлично, лишь бы привалиться вот на это мягкое сено, даже снять рюкзак уж нет силы…Я как сидел на нарах, так и повалился на них боком. Ещё я услышал, как Мишка завозился рядом со мной и проворчал:— Ишь, разлёгся. А сторожить кто будет? Ну я только самую малость…Сколько мы спали — не знаю. Но вдруг я почувствовал, что кто-то трясёт меня изо всех сил.— Серёжка! — отчаянно шептал Мишка. — Серёжка, проснись, беда!Страшный переливчатый крик слышался в лесу, и чей это крик, разобрать было невозможно. Он становился всё громче, громче, видимо, приближаясь. Дрожа, мы забились в самый дальний угол.— Мишка, — в ужасе прошептал я, — что это такое?— Н-не знаю, — дрожащим голосом отвечал Мишка. — Молчи, уж близко. Дверь-то, дверь открыта, и закрыть нельзя!Крик повторился, ещё ближе и ещё страшнее. Мы только крепче прижались друг к другу и не отводили глаз от дверного отверстия.— Мишка, — опять прошептал я, — давай убежим.— Куда? — отозвался Мишка. — Прямо ему в лапы?А крик докатился уже до полянки, до избушки, до порога. И вот в открытой двери что-то мелькнуло, зацепилось за притолоку и заметалось по полу избушки около наших нар. Теперь, кроме крика, слышалось шипенье и хлопанье чего-то большого и тяжёлого, точно паруса в бурю.Я не шевелился, даже дышать перестал. Вдруг Мишка толкнул меня в плечо.— Живо! — зашептал он мне в самое ухо. — Как оно в угол закатится, прыгай прямо к двери и… ходу!— Не могу, — еле вымолвил я. — Оно меня за ногу схватит.— Я тебе покажу «не могу», — зашипел Мишка и что есть силы, с закруткой ущипнул меня за руку. — Изувечу, понимаешь? Не то один убегу, а оно тебя слопает.— Не бросай меня, Мишка, я, я побегу, — взмолился я. Остаться без Мишки, одному — ой, это было бы страшнее всего.Чуть дыша, мы поднялись на ноги и, стоя на нарах, прислушались. Страшная невидимая борьба продолжалась.— Прыгай! — шёпотом скомандовал Мишка и так толкнул меня в спину, что я сразу, одним прыжком, оказался у порога. Мишка крепко схватил меня за руку.— Дуй! — задыхаясь, проговорил он уже на бегу.
Как мы не расшиблись и не изувечились в этом ночном беге, потом и сами понять не могли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93