— отчаянно закричал дед Софрон. — Стрели скорей да вынь ты меня из куста для ради бога.Вторая пуля свистнула около моего уха. Видно, старики и правда с перепугу искали медведя на деревьях.— Шомпола никак не найду, — раздался пронзительный голос деда Ивана. — Да зарядить нечем.— Дедушка, ой, дедушка, не стреляй, — завопили мы с Мишкой в ужасе. — Убьёшь ты нас! Не стреляй!Выглянувшая из-за горы луна помогла разобраться в суматохе. Медведя давно и след простыл.Жизнь свою мы с Мишкой спасли, скатившись с дерева, прежде чем дед Иван перезарядил свою «пушку». А потом разыскали деда Софрона и помогли ему выбраться из куста, в который он ухитрился попасть.Утра мы дождались в шалаше у костра. Ни за что на свете не согласились бы мы отойти от него, да и дед Софрон не пустил бы. Со светом он сам в челночке отвёз нас на тот берег и проводил прямо к заводу.— Ты сразу не ходи домой-то, — посоветовал мне Мишка, когда челнок ткнулся носом в берег. — Дедушка спервоначалу пойдёт мамке моей скажет, а мы на чердаке отсидимся. Я всегда так делаю. Пущай у неё сердце перегорит, а то она скорая — враз за волосья.Над нами долго смеялся весь завод.— Расскажи, Миш, как ты медведей за уши ловишь? — спрашивали рабочие и доводили Мишку чуть не до слёз.А я вскоре после этого происшествия написал матери письмо. Милая мама, — писал я. — У меня здесь большой друг Мишка, и мне целое лето будет очень весело. Обо мне не беспокойся. Здесь никаких приключений и опасностей не бывает. Пришли мне, пожалуйста, только плёнок для фотоаппарата и ещё пуль двенадцатого калибра для деда Ивана, а то он свои последние выстрелил в меня, когда мы караулили на дереве Гнедка и Мишка прыгнул на медведя. Твой сын Серёжа. Открытие Корявая ива, подмытая весенним половодьем, наклонилась над самой рекой. Мы сидели в изогнутых её развилинах, как в креслах, и следили за нырявшими поплавками: мелкая рыбёшка так и хватала наживку, и ловить было весело. Утро было раннее, обрывки тумана ещё плавали над рекой и медленно поднимались выше. Я поёжился от влажной свежести и покосился на Мишку. Он удобно развалился в развилине и так болтал босыми ногами, словно уже был жаркий день. Нос у него чуть вздёрнутый и потому всегда кажется, что он сейчас скажет что-то весёлое и чуточку озорное. Нет, никак нельзя ему признаться, что мне холодно — засмеёт. Я осторожно снял с крючка серебристую уклейку, поднял голову и засмотрелся.— Мишка, — заговорил я медленно, — смотри, какая красивая дорожка идёт от реки вверх, прямо в осинник. Точно идёт она неизвестно куда, просто — никуда.Мишка фыркнул и сбросил с крючка объеденного червяка.— Ни-ку-да… — передразнил он меня и насадил на крючок нового червяка. — На Чусовую она, эта дорога, идёт. Вон куда! Думаешь ты всё такое, непутёвое, чего нету… — презрительно договорил он и, размахнувшись, ловко закинул леску в заводь около берега.Разговор оборвался. Я сидел весь красный, даже уши горели, и делал вид, что слежу за дрожащим в течении поплавком.И надо же мне было ему говорить! Знаю ведь Мишкин характер. Теперь будет дразниться…Я, положим, видел, что Мишка больше не смеялся, сам не рад, видит — нехорошо вышло. Даже завозился на своём «кресле» и на меня смотрит. Не знает, как подступиться, чтобы и помириться и себя не уронить. Но мне точно стало жалко расставаться со своей обидой.— Живцов-то много наловил? — заговорил наконец Мишка с преувеличенным интересом.— Не знаешь разве, вместе ловили, — пробурчал я не оглядываясь и опять уставился на поплавок.Помолчали.— Да клюёт же у тебя, беспонятный! — закричал Мишка уже с раздражением. — Этак до завтра просидишь — ничего не наловишь.— А мне и ловить не хочется, — отвечал я дрожащим голосом и, вытащив удочку из воды, начал её поспешно сматывать, — домой пойду, там интереснее что найду. Тут и рыбёшка-то кошкина радость.— Ну и ступай домой, — не выдержал Мишка. Он ловко соскочил с развалины прямо на берег, сунул несмотанную удочку в кусты. — Проваливай! А я и один схожу да не «никуда», а знаю — куда. Вот!С этими словами Мишка зацарапался вверх по обрыву и исчез. Я и ответить ничего не успел.Ловить рыбу стало вовсе неинтересно. Я тоже выбрался на высокий берег, остановился и прислушался. Дрозд-рябинник весело свистнул и перелетел с ветки на ветку, ему откликнулась иволга, точно кошка взвизгнула, и опять всё смолкло. В лесу, непрогретом утренним солнцем, было холодно и неуютно. Я ещё постоял, прислушался и, понурившись, пошёл по дорожке.«Теперь уж, наверно, поссорились навсегда, — подумал я с горечью и, подняв еловую шишку, размахнулся и пустил её по дорожке. — И почему мириться всегда стыдно? А если не мириться — как же тогда играть и ходить на пасеку?.. Или уже мне теперь и на пасеку нельзя, вроде как она Мишкина?»Трах! С ходу я шлёпнулся на землю, больно ударившись локтем о корень.— Ай! — невольно вскрикнул я и вдруг осёкся: из-за толстой ёлки выглянула Мишкина смеющаяся физиономия.— Остыл маненько? — осведомился он добродушно. — Ну полежь, полежь покуда, а я побегу себе.Я опустил глаза: через тропинку, над самой землёй, тянулась тонкая крепкая верёвка.Ах, вот оно что! В одну минуту я оказался на ногах и крепко сжал кулаки. Но Мишка со смехом метнулся в сторону и исчез так быстро, что я не успел даже толком рассмотреть — куда он подевался.Я перевёл дыхание, перешагнул через верёвку и ещё раз осмотрелся. Ну, уж теперь-то я знаю, это — настоящая ссора. На всю жизнь. Навсегда! Всё ещё сжимая кулаки, я обошёл несколько самых толстых ёлок и заглянул за них.Никого. Пусть же Мишка только явится! Пусть он только…Я даже не заметил, как спустился с горки, вышел из лесу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93