Особа эта прекрасно понимала, что память о старом де Шавайе заставит выступить окружающих в защиту его сына, если понадобится.
Вообще-то описанную ситуацию ещё нельзя было назвать войной, но стычки авангардов и разъездов происходили почти ежедневно. Так что это можно было бы назвать — ну, скажем, Фрондой. Например, мадам де Версийяк приходит в голову продать книги из библиотеки отца Эктора, полезные ему или Кок-Эрону. После чего Кок-Эрон обращается за помощью к кожаному мешку. Сей субъект, «поворчав», разрешает себя развязать и выделяет некую сумму, после чего Кок-Эрон с важностью расставляет книги на прежних полках. В другой раз новая хозяйка объявляет, что нужно быть миллионером, чтобы расплатиться с учителями Эктора, и отказывает им. После чего Кок-Эрон вихрем скачет во Вьенну, договаривается, и те на другой день возвращаются.
В таких условиях бедной женщине ничего, разумеется, не оставалось, как, негодуя, метаться по комнатам, бранить всех, попадавших под руку, грозить прибегнуть к закону и все такое прочее. Но ей так и не удалось найти источник ресурсов Кок-Эрона. Того самого Кок-Эрона, которого нельзя было победить ни ласками, ни угрозами. А слова мадам де Версийяк оказывали на него не больше эффекта, нежели жужжание стаи комаров над ухом каменного сфинкса.
Но тут вдруг несчастная женщина встретила помощника в своей неравной борьбе.
Через полгода после смерти старого маркиза замок посетил некий аббат. Добрая госпожа приняла его со всеми изъявлениями радости, восторга и с фонтаном улыбок и любезностей, дотоле за ней не замечавшимися. В продолжение трех дней замок ходил ходуном. Отряды обойщиков оккупировали комнаты гостя, стремясь украсить их наилучшими обоями; плотники и краснодеревщики получили строгий наказ (и посулы, разумеется) изготовить лучшую мебель; каретники Вьенны трудились над каретой для прогулок аббата; команда поваров осела в замке самым прочным образом; дворецкий наполнил подвалы лучшими винами. Сама же бедная де Версийяк, нисколько не жалеемая этим персоналом, вынуждена была во все вмешиваться и наполнять помещения замка громким криком. Ибо праведный аббат, считавший — и вполне законно, — что все должно быть сделано наилучшим образом, никогда не находил, что сия заповедь прислугой выполнялась. Нет, воистину он был человек праведный!
Единственное, что поначалу смущало на фоне этой эйфории, — это происхождение аббата. Откуда он взялся и почему мадам де Версийяк с таким восторгом его приняла, оставалось загадкой. Видели, как он пришел пешком, однажды вечером, спокойно и с достоинством, как и полагается доброму сельскому кюре, возвращающемуся к своей пастве. Бедная мадам де Версийяк чуть не упала в обморок от радости, увидев его. Для начала они заперлись в комнате на целый час. И с того дня аббат поселился в замке, как человек, рассчитывающий пребывать там довольно длительное время.
Одежда, в которой он прибыл, не была ни запачкана, ни запылена, а выглядела чистой и приличной, как у человека, только что вышедшего из крытого экипажа. Он был среднего роста, чуть толстоват, с бледным лицом, серыми глазами, белокурыми волосами и выразительно сжатыми губами — точь-в-точь как человека, боящийся проговориться о какой-то тайне. Черты лица были правильными, но кое-какие его особенности — прыщеватость, почти полное отсутствие бровей, место которых занимала линия кровавого цвета, рыжая борода и мрачное выражение тусклых глаз — делали его не совсем приятным, если выражаться помягче.
Впрочем, красивые ноги и нежно-белые, как у женщины, руки аббата не могли не привлечь внимания. А вкрадчивая улыбка, ласковый голос, убедительные слова…Да что там! Ученость и ум аббата Эрнандеса, его обращение с собеседником подобно представителю лучшего общества, достоинство и приятность манер…что еще? Да много чего, всего не перечислить. И не надо, потому что все перекрывалось пронзительным скрипучим голосом, беспрестанным движением ноздрей и кожи лба, наконец, частой сменой цвета лица, то из белого становившегося пурпурным, то снова превращавшегося в мертвенно-бледное. Шкурка игривой кошки скрывала своевольный и жестокий характер льва.
Не прошло и недели, как все в замке поняли, что теперь он здесь господин, хотя с виду вроде и не скажешь. Поначалу Кок-Эрон его не остерегался, Эктор же смотрел на него с тревожным любопытством, но впоследствии с безотчетным детским предвидением стал избегать аббата.
Нет нужды говорить, что мадам де Версийяк на глазах аббата просто преображалась. «— Мед и патока», — говорил в таких случаях про неё Кок-Эрон. Превосходные пирожные и лучшие заморские вина — это было далеко не все, чем она старалась угодить аббату. За обедом она пожирала его глазами, и не дай Бог, если что не так! «— Выгоню!» — слышался крик в адрес поваров и лакеев. И куда же девалась её пресловутая скупость? От неё не оставалось и следа, когда дело касалось расходов на праведного аббата — нет, но и сама-то она что выделывала! Разорялась на помаду, духи, ленты и кружева; каждый день на ней видели новые наряды. И так далее, и тому подобное.
Они ежедневно встречались с глазу на глаз в маленькой комнате, утопавшей в занавесях, мягких обоях, полной благовоний и весьма удобной для тайных встреч и бесед. Когда мадам Версийяк выходила из зашторенной комнаты после посещения её с аббатом, её лицо, полное блаженства, и восторженный взгляд весьма недвусмысленно доказывали, что она переживает бурный экстаз.
Заметим, что фимиам, возжигаемый у ног аббата Эрнандеса его обожательницей, нисколько не нарушил его кроткого и благочестивого вида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114