— Испугаться можно, да? — сказал Шон.— Испугаться можно и бутылки молока, — пожал плечами старик — А вообще не страшнее иного прочего. Вот когда десять лет назад сюда ко мне поздно вечером заявился громила с глазами бешеной собаки и потным лицом — пот тек с него ручьями, он все время смаргивал его, — когда он сунул прямо мне в рожу дробовик, вот тогда, сынок, я струхнул. А те парни, что мне в стену пулю засадили, профессиональные налетчики, а с профессионалами я всегда найду общий язык. Им нужны были только деньги, а злобы на весь мир в них не было.— Итак, те двое...— Вошли с черного хода, — сказал Лоуэлл Чокнит, метнувшись к противоположному концу стойки, где за черной занавеской находилась подсобка. — Там есть дверь к пакгаузу. А у меня тогда паренек один работал пару-другую часов в день. Он наркотиками приторговывал и сам покуривал травку на вольном воздухе. И частенько дверь эту оставлял открытой, когда возвращался. Не то он был с ними в сговоре, не то они следили за ним и знали, что он растеряха. В тот вечер они и пролезли через незапертую дверь и перво-наперво открыли стрельбу, чтоб я сам за пистолетом не вздумал потянуться, а после взяли то, за чем пришли.— И на много они вас нагрели?— На шесть тысяч.— Выручка порядочная, — сказал Шон.— По четвергам, — сказал Лоуэлл, — я тогда обналичивал чеки. Теперь я этим не занимаюсь, а тогда я был глуп. Потому что, будь эти воры малость посметливее, они заявились бы ко мне утром, когда вся наличность еще была при мне. — Он пожал плечами. — Я назвал их профессионалами, но профессионалы, смею думать, они были не лучшие.— А теперь про парня, что оставил дверь открытой, — попросил Шон.— Марвин Эллис, — сказал Лоуэлл. — Черт его знает, может, он и был с ними связан. Я уволил его на следующий же день. Факт тот, что выстрелили они единственно потому, что им было известно, что под стойкой я держу пистолет. А известно это было считанным людям, и значит, либо Марвин им это сказал, либо один из тех двоих, что работали у меня.— И вы в свое время сообщили об этом полиции?— О, конечно! — Старик даже руками замахал. — По их словам, они, конечно, просмотрели мою старую документацию, допросили всех работавших у меня когда-то. И никого не арестовали. Так вы говорите, что то оружие задействовано в новом преступлении?— Угу, — сказал Шон. — Мистер Чокнит...— Лоуэлл. Ради бога, зовите меня Лоуэллом, пожалуйста!— Лоуэлл, — сказал Шон, — а та документация с именами работников у вас сохранилась? * * * Дейв глядел прямо в зеркальное стекло в комнате для допросов, зная, что напарник Шона, а может быть, и сам Шон, в свою очередь, глядят на него.Пускай.Как дела? Я и сам ужасно люблю «Спрайт». Что они кладут в него? Лимон. Правильно делают. Мне нравится этот лимонный вкус, сержант. М-м, вкуснотища! Да, сэр. Жду не дождусь второй банки.Дейв глядел на самую середину зеркала из-за длинного стола и чувствовал себя превосходно. Правда, он не знал, куда отправилась Селеста с Майклом. Незнание это порождало в нем ужас и отравляло мозг сильнее, чем пятнадцать или около того банок пива, которые он выдул прошлой ночью. Но она вернется. Смутно помнилось, что он мог ее напугать. Кажется, он плел что-то несусветное — про вампиров, про яд, который, попав в организм, остается в нем навеки, так что, возможно, она была несколько не в себе.И нельзя сказать, что он ее винит. Ведь это он допустил, чтобы Мальчишка так распоясался, показал свой безобразный зловещий оскал.Но если не считать того, что Селеста и Майкл пропали, чувствовал он себя великолепно — решительным, сильным. Он поборол в себе эту дряблость последних дней. Господи, он даже ухитрился уснуть прошедшей ночью и проспать целых шесть часов. Проснулся он с тошнотой, дурным вкусом во рту и головой, тяжелой как гранит, но, как ни странно, ясной.Он знал, кто он такой. И знал, что сделал все как надо. И убийство, которое он совершил (а Дейв больше не мог приписывать это Мальчишке — это сделал он сам, Дейв), теперь, когда он все уложил в голове, давало ему силы. Он где-то слышал, что древние люди съедали сердца тех, кого убивали. Они ели их сердца, и мертвые переходили в них, в их плоть. И они становились сильнее — двойная сила, двойной дух. Вот так и Дейв. Нет, никакого сердца он, конечно, не ел. Не помешанный же он, в самом деле! Но сейчас он торжествует торжеством хищника: он совершил убийство. Он поступил как надо. Он утихомирил чудовище внутри себя, извращенца, жаждавшего взять за руку ребенка и истаять в его объятиях.Этого извращенца, гомика, теперь и след простыл. Пусть убираются к чертям, в преисподнюю вместе с жертвой Дейва. Убив, он убил в себе свою слабость, этого гомика, который таился в нем с одиннадцати лет, того, кто стоял у окна и смотрел, как веселится Рестер-стрит, празднуя его возвращение. Тогда он чувствовал себя таким слабым на этом празднике, таким уязвимым. Он чувствовал, что все вокруг втайне потешаются над ним, а родители его друзей улыбаются ему фальшивыми улыбками; видел, что, радуясь на глазах у всех, наедине с собой они его жалеют, боятся его и ненавидят, и он бежал с этого праздника, спасаясь от этой ненависти, превращавшей его в какую-то вонючую слякотную лужу. А теперь иная ненависть сделает его сильным, потому что у него есть иная тайна, получше той, старой горестной тайны, о которой все всё равно догадывались. Теперешняя тайна не умаляет его, а возвышает в собственных глазах.Приблизьтесь ко мне, хотелось ему теперь крикнуть. Я заимел тайну. Подойдите еще ближе, и я шепну ее вам на ухо.Я убил человека.Дейв скрестил взгляд со взглядом толстяка за зеркальным стеклом.Я убил человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133