А Эссединекс, стоя в женской части актерского шатра, спорил с двумя
близняшками-минголками и совсем юной илтхмаркой относительно толщины слоя
жира, которым они намеревались смазать свои бритые тела для вечернего
представления.
- Клянусь прахом, вы пустите меня по миру! - жалобно причитал он. - И
будете выглядеть не соблазнительнее, чем три шматка сала.
- Насколько я знаю северян, они любят, чтоб их женщины были с жирком,
так почему бы ему быть только внутри, а не снаружи тоже? - спросила одна
из минголок.
- К тому же, - добавила ее сестрица, - если ты думаешь, что ради
развлечения этих пентюхов мы готовы отморозить себе зады и сиськи, значит,
ты и вовсе рехнулся.
- Не беспокойся, Седди, - проговорила илтхмарка, потрепав старика по
вспыхнувшей щеке и редким волосенкам, - я выступаю гораздо удачнее, когда
вся лоснюсь от жира. Эти мужланы полезут из-за нас на стены, а мы будем
выскальзывать у них из рук, словно мокрые арбузные семечки.
- Полезут на стены? - Эссединекс схватил илтхмарку за худое плечо. -
Чтобы сегодня вечером никаких оргий, слышите? Подразнить людей - дело
другое. Но никаких оргий. Вопрос в том...
- Да дал прекрасно знаем, папашка, до какого предела их можно
дразнить, - перебила одна из минголок.
- Мы умеем держать их в руках, - подтвердила ее сестрица.
- А если мы не совладаем, то уж Влана всяко управится, - заключила
илтхмарка.
По мере того, как чуть заметные тени удлинялись, а туманный воздух
темнел, вездесущие кристаллики льда, казалось, росли все быстрее. Гомон в
шатрах торговцев, отрезанных полосой заснеженного леса от жилых шатров,
стал тише, а потом и вовсе умолк. Нескончаемые тихие заклинания в женском
шатре сделались слышнее и визгливее. С севера налетел ветер, кристаллики
льда зазвенели. Но тут песнопения превратились в хриплый клекот, после
чего ветер и звон льда как по команде стихли. С востока и запада снова
поползли клочья тумана, и снова слой изморози стал расти. Женские голоса
снизились до неясного бормотания. Весь Мерзлый Стан молчаливо и напряженно
стал дожидаться наступления ночи.
День катился за обледенелый западный горизонт, словно спасаясь
бегством от темноты.
В узком пространстве между шатрами актеров и Залом Богов вдруг
началось какое-то движение, затеплился тусклый огонек, разгоравшийся
постепенно в яркую точку - девять, десять, одиннадцать ударов сердца - и
все вокруг осветилось яркой вспышкой, которая блистающей кометой, сперва
медленно, потом все быстрее и быстрее стала подниматься в ночное небо,
разметывая искры со своего хвоста. Высоко над соснами, почти у самого края
небес - двадцать один, двадцать два, двадцать три - хвост кометы погас, и
она, оглушительно взорвавшись, разлетелась на девять ослепительно-белых
звезд.
Это была ракета, возвещавшая о начале первого представления.
Внутри Зал Богов напоминал высокий нелепый драккар, холод и мрак
которого едва разгоняли свечи, поставленные дугой в носовой части: весь
год она использовалась в качестве алтаря, а теперь была превращена в
сцену. Мачтами драккара служили девять живых сосен, вздымавшихся к небу в
носу, корме и по бортам судна. Паруса, а говоря более приземленно, стены,
были сделаны из звериных шкур, туго пришнурованных к мачтам. Взамен неба
над головами зрителей было густое переплетение сосновых ветвей,
припорошенных снегом и росших на высоте в пять человеческих ростов над
палубой.
Среднюю и кормовую части этого фантастического корабля, плававшего
лишь на ветрах воображения, заполняли мужчины Снежного клана, разряженные
в разноцветные и темные меха и сидевшие на пеньках или скатанных одеялах.
Они смеялись хмельным смешком, перебрасывались замечаниями и шуточками,
однако не слишком громко. Религиозный трепет и благоговение охватили их
при входе в Зал или, вернее, Корабль Богов, несмотря даже на его столь
кощунственное использование, а скорее всего, именно из-за него.
В зале послышался ритмичный рокот барабана, зловещий, как поступь
снежного леопарда, и поначалу такой тихий, что никто толком не мог
сказать, когда он начался: еще секунду назад зал двигался и разговаривал,
и вдруг все стихло, только ладони мужчин вжались в колени и глаза
устремились на освещенную сцену, по бокам которой стояли две ширмы,
расписанные черными и серыми завитушками.
Рокот барабана стал громче, ускорился, разорвался в причудливый ритм
и вдруг снова вернулся к поступи леопарда.
Следуя барабанному ритму, на сцену выскочила серебристая, стройная и
длинноногая самка леопарда с длинными настороженными ушами, длинными усами
и длинными белыми клыками. Двигалась она на четвереньках. Человеческим в
ней была лишь копна блестящих черных волос, перекинутых через правое
плечо.
Она трижды обошла сцену, ворча и нагнув голову, словно принюхиваясь к
чему-то.
Потом вдруг, заметив зрителей, с визгом отпрянула и присела на задние
лапы, грозно взмахнув передними, которые заканчивались длинными блестящими
когтями.
Двое каких-то зрителей были настолько захвачены происходящим, что
соседям пришлось схватить их за руки, чтобы те не бросили нож или топор с
короткой ручкой в существо, которое они сочли самым настоящим и опасным
зверем.
А зверь уставился на них, скаля острые зубы с двумя торчащими
громадными клыками. Он вертел мордой из стороны в сторону, изучая их
своими большими карими глазами и колотя по сцене хвостом, поросшим
короткой шерстью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66