– Как только он их заметил, сразу же вошел в магазин Полатова и оставался там, пока те не смылись… Сейчас идет сюда…
Снаружи кто-то очищал обувь от грязи. Потом дверь отворилась, и на пороге вырос Бруцев. Он весь кипел от негодования.
– Пес шелудивый! – выругался он. – Еле сдержался, чтобы не свернуть ему шею!
– Они тебя видели? – спросил Калчев.
– А кто их знает… Вроде говорили о чем-то между собой… Если только не притворялись… Вниз отправились, к малому рынку…
И, помолчав немного, снова взорвался:
– Станет мне говорить Дончев… Болгары, мол… Этот тоже болгарин. Болгарское имя носит, в болгарскую церковь ходит… Собака!
– Поди сюда! – засмеялся дед Мирон и подвинулся, освобождая место Бруцеву. – Будет тебе кипятиться-то!
В доме деда Мирона Бруцева любили за его непримиримый характер, жалели этого парня, который никогда не знал ни дома, ни ласки.
Старик дождался, пока семинарист устроится поудобней, потом поднялся, подошел к очагу и поставил на жар кастрюлю.
– Время уже обеденное… – И крикнул Радое, стоявшему у порога: – Принеси-ка сюда маленький столик…
Радое принес низенький столик. Придвинув его к миндеру, дед Мирон поставил перед каждым глазурованную миску, положил ложку, а посередине водрузил кастрюлю. Затем открыл крышку – и в комнате разнесся упоительный аромат чечевичной похлебки с чесноком. Прервавшийся было разговор возобновился с новой силой.
Мирон Калчев, умный и суровый человек, был родом из стрелчанских сел. В молодости он скитался по России, побывал под Ростовом и на Кубани, где научился выращивать арбузы и дыни. Вернувшись в Болгарию, осел в Пловдиве, но большую часть времени проводил на своей бахче под Сарайкыром. Дед Мирон был обучен грамоте и в свободное от работы время любил листать Костины книжки, как бы пытаясь увидеть за мелко исписанными буквами таинственный и необъятный мир.
К Бруцеву дед Мирон питал особую слабость. Может быть, потому, что тот был среди них самым молодым, а может, потому что сам был таким же неистовым спорщиком.
Вот и сейчас, сидя рядом с семинаристом, он время от времени подливал ему в тарелку. Бруцев ел быстро и с удовольствием, как человек, который всегда жил впроголодь. Но вместе с тем он внимательно следил за разговором, который велся за столом.
– Итак, – прервал он Каляева, подчищая тарелку корочкой хлеба, – вы утверждаете, что революция – дело общее. И в нем могут участвовать и греческие священники, и все фанариоты из Филибе.
– Бруцев, – поморщился Коста. – Неужели ты не понимаешь, что в прошлом году восстание приобрело такой размах именно потому, что в нем участвовали не единицы, а весь народ. Прежде мы рассчитывали лишь на тайные комитеты, но этого недостаточно. Освободить Болгарию горсточка людей не может.
– А я опять повторяю, – прервал его Бруцев, – что вы – наивные люди. В наше время бороться за свободу – это значит быть готовым умереть за нее. Вот ты мне скажи, кто может это сделать: Гюмюшгердан, Полатовы или Апостолидис? Дудки…
– Не о них речь, – медленно проговорил Калчев, чувствуя, что вновь начинает задыхаться. – Мы говорили о людях, принимавших участие в борьбе за освобождение церкви и за просвещение, которым все болгарское дорого и свято.
– Да им плевать на все болгарское, – вскочил Бруцев.
– Верно говорит Попик, – сказал дед Мирон. – Но и Коста тоже прав… В такое время, как нынешнее, грамотные люди нужны как воздух.
– Твоя правда, дед, – покачал головой Жестянщик. – Ученые люди ох, как нужны. Братушки кровь свою прольют, нас выручая, порядку научат, но ученые люди у нас должны быть свои…
– А если их порядок перейдет к нам, то нечего его хвалить, – махнул рукой Бруцев. – Исчезнут беи, придут помещики да графы…
– Не надо так, Кирко, пустое ведь говоришь… – строго заметил дед Мирон, поднимаясь с миндера. – Да знаешь ли ты, что такое степь донская, где река Днепр-батюшка… Оттуда к нам люди идут… Все оставили – и землю свою, и семьи…
– Все равно, дед, – стоял на своем Бруцев, хотя в голосе его зазвучали примирительные нотки. – Свое государство мы должны строить по-иному. Свобода нам нужна, настоящая свобода… для всех…
Коста понял, что этому спору не будет конца, и решил вмешаться.
– Пусть мы сначала освободим Болгарию, а потом будем порядок наводить, Кирилл, – похлопал он по плечу Бруцева и улыбнулся.
– Да, установишь тут порядок, – снова взорвался семинарист. – Жди. Опять кровопийцы-процентщики на голову сядут… А тебя, дед Мирон, никто и слушать не станет…
– Неужто ты думаешь, что я буду ждать! – рассердился старик. – Деньги… Роскошь… Мотовство одно… – Махнув в сердцах рукой, он вышел, захлопнув за собой дверь.
В низенькой комнатке стало совсем темно. Коста взглянул на часы. Потом снял с полки свечу и зажег ее.
– Идите сюда, – подозвал он гостей поближе. Затем достал из-под соломенного тюфяка на миндере какой-то свиток и развернул на столике. – Я тут план составил, посмотрим, что вы на это скажете. – И Коста, водя пальцем по карте, принялся подробно описывать, где у турок какие склады, за которыми нужно вести непрерывное наблюдение.
Бруцев сначала следил издалека, не приближаясь к столику, но потом увлекся, подсел к Косте. Колышущееся пламя свечи освещало узенькие, кривые улочки, обозначенные на плане, и перед его взором мысленно предстал столь желанный для него мир, таивший в себе будущие взрывы и пожары, разрушения и возмездие, что было единственным удовлетворением для его измученной души.
11
После объявления войны приток иностранцев в Пловдив быстро сократился. Даже те, кто еще оставался в городе, торопились его поки-|нуть и отправиться или на север – к Белграду, а оттуда в Вену, или на юг, в Константинополь, и там подыскать более надежный способ передвижения в свои страны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130