Не отрывая взгляда от ее лица, он думал: «Какие у нее изумительно красивые глаза!..»
Кирил Бруцев занимал чердачное помещение в доме Матея Доцова. Пономарь приютил Кирилла после того, как его выгнали из семинарии. Поводом к скандалу послужили найденные монахами пропагандные листовки «Вперед» – те самые брошюрки желтого и зеленоватого цвета, которыми в течение трех лет снабжал Бруцева Моис Шампуазо, бледный, тщедушный курьер французского посольства. Для семинариста листовки стали подлинным духовным откровением.
Когда огромная тяжелая дверь внушительного здания на Тепеалты захлопнулась у Бруцева за спиной, семинарист сплюнул, поднял воротник пальто и зашагал к мастерской Матея Доцова, которую он считал единственным почтенным заведением на торговой площади.
Осенью 1875 года свечник привел Кирилла на одно из тайных собраний революционного комитета в Каршияке. Семинарист до сих пор помнит, каким странным светом были озарены лица собравшихся мужчин, их грубые голоса, плотно прижатые друг к другу плечи. В тот же вечер Бруцев был принят в тайный революционный комитет. Он отказался поклясться на Евангелии в верности товарищам и общему делу, но непослушными, подрагивавшими от волнения губами прикоснулся к холодному дулу револьвера.
Когда этой весной в Пловдив прибыл Искро, пономарь и его устроил в комнату Бруцева. Тем самым тесное чердачное помещение превратилось в настоящее убежище пловдивских заговорщиков…
После встречи в доме Тырневых Бруцев испытывал необычное, странное волнение. Когда он вернулся домой, на душе было легко и радостно. Впервые ночной мрак, окутывающий пловдивские холмы, не ложился на душу кошмарным гнетом.
Искро еще не спал. Кирилл хотел рассказать ему о случившемся, но почему-то сдержался. Он умылся во дворе под колонкой и лег. Но еще долго не мог заснуть, не в силах стряхнуть с себя необъяснимое напряжение.
Утро показалось Бруцеву необыкновенно свежим и приятным. Искро куда-то ушел, и Кирилл засел за книги. Чтение его носило бессистемный характер. Он любил перелистывать книги, отыскивать места, которые произвели на него особенно сильное впечатление, вновь и вновь перечитывать их. На этот раз Бруцев принялся за «Письма восставшего Парижа». Кровь и опьянение, радость и безумие людей, умиравших на баррикадах, еще больше возбудили его и без того неспокойный дух. Он живо представил себе картину, описываемую в книге: густой дым, стелющийся над баррикадами, ружейную пальбу, голоса людей, сражающихся на улицах горящего города, ставшего их кумиром и гробовщиком. Бруцев на секунду закрыл глаза, опустив книгу на колени. Потом медленно поднялся, оделся и вышел, прихватив с собой две брошюрки.
Было время послеобеденного отдыха, когда на тихих улочках можно услышать лишь перестук молотков сапожников да звук пилы резчика по дереву. Перед Танасовой кофейней сидело несколько старых турок, допивавших обеденный кофе перед тем, как разойтись на покой по прохладным комнатам своих домов. Кирилл легко шагал по улице. В другой раз эта сонная восточная тишина вызвала бы привычную досаду, но сейчас он просто не замечал ее. Семинарист торопился к Гагаузовым – один из братьев обещал дать ему коня, потому как после обеда Бруцев должен сопровождать телегу с карловской гостьей и оружием до Каратопракских полей, где чаще всего попадались военные патрули.
Проходя по торговой части города, неподалеку от кожевенной лавки, Кирилл неожиданно увидел Невяну Наумову. Девушка куда-то спешила и не заметила Бруцева. Но он узнал ее даже со спины – по шали, накинутой на плечи, по походке, по особой посадке головы.
Кирилл Бруцев ускорил шаги и свернул на боковую улицу. Не будет ли неразумным, опасным, противоречащим правилам конспирации, если он подойдет к девушке? Он даже не мог бы с точностью сказать, успел ли подумать об этом. Догнав девушку, вымолвил:
– Мадемуазель Наумова…
Девушка остановилась, и Кирилл увидел незнакомые черные глаза, испуганно глядевшие на него… Он был готов провалиться сквозь землю, и не только потому, что ошибся.
Телега, уже готовая к отъезду, стояла в тени двора. Бай Цвятко куда-то ушел. Учительница обедала. Тырнев поджарил ей яичницу и теперь хлопотал рядом, стараясь угодить гостье. Калчев сидел возле Невяны и пересказывал содержимое письма, которое он посылал Илии Пулеву. И только Бруцев молчал. Опершись спиной о стену, он размышлял о том, что самым странным у Невяны были ее глаза. В тени, когда она укладывала пряжу поверх винтовок, они показались ему пестрыми, а теперь их цвет был другим, кроме того, изменилось их выражение: они стали глубокими и задумчивыми.
Кто-то постучался в калитку, Тырнев вскочил и побежал открывать. Это вернулся его слуга, которого он посылал в город. Слуга тяжело дышал:
– Бай Христо, – едва проговорил он, – стражники… на дороге… Произошла кража… Хотят обыскивать дом…
– Какие стражники, какая кража? – обеспокоенно спросил Христо и, не дождавшись ответа, побежал во внутренний двор. Христо и Бруцев тоже поднялись с места. Учительница быстро прибрала тарелки и встала. Лицо ее побледнело.
– Нужно вывезти телегу со двора, – спокойным голосом сказала она.
Калчев напряженно прислушивался к тому, что происходит во внешнем дворе. Там кто-то ругался и кричал по-турецки. Заржал конь.
Вернулся Христо.
– Черт бы его побрал, – в сердцах выругался он. – Какой-то татарин с нашего постоялого двора украл в лавке сундучок с итальянскими монистами. Татарина выследили, но в телеге у него ничего не оказалось. Теперь хотят обыскивать все повозки во дворе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130