Но не сравнимое ни с чем удовольствие доставило всем шампанское, выписанное Аргиряди из Марселя.
Грозев взял с подноса кофе и в ту же минуту заметил в глубине салона Павла Данова. Павел смотрел куда-то в сторону, рассеянно вертя в руках бокал с шампанским. Грозев проследил за его взглядом и увидел на диване у двери Жейну Джумалиеву с матерью. Девушка с детским любопытством озиралась по сторонам, глядя на все широко раскрытыми глазами. Ее русые волосы в свете лампы приобрели какой-то розовый оттенок. Грозев перевел взгляд на Павла – тот выглядел смущенным и растерянным. «Как они похожи, – подумал Грозев. – Неплохая пара получилась бы». И. усмехнувшись своим мыслям, отвернулся. Кто-то хлопнул ею по плечу. Это был Жан Петри.
– Все же, – глубокомысленно заметил журналист, допивая второй бокал с шампанским, – это самый приятный дом в Пловдиве. Может быть, единственный европейский дом среди всего этого мещанства христианского Востока…
Грозев неопределенно кивнул…
Жан Петри взял третий бокал с подноса проходящего мимо слуги и, лукаво поглядев на Грозева, добавил: – Вы мне тоже определенно нравитесь – здорово умеете молчать.
– Вряд ли это свойство подходяще для всех случаев, – покачал головой Грозев.
– Что касается вашего – возможно – самое подходящее, – похлопал его по плечу Жан Петри и осушил бокал.
Грозев озадаченно уставился на француза.
– Я имею в виду вашу профессию торговца, – пояснил француз, облизывая губы, будто желая продлить удовольствие от выпитого шампанского. – Хотя никак в толк не возьму, как вы беретесь за торговлю табаком и оружием в столь отсталой стране. Да с вашими связями и аттестатами вы бы преуспевали в Вене…
Грозев пожал плечами.
– Торговля – такое занятие, которое не столько зависит от воли людей, сколько от их возможностей.
– А вот я, – заявил Жан Петри, – всегда стараюсь подчинить возможности журналистики своей воле. И поскольку мне ужасно надоели все эти морды, завтра я покидаю Пловдив и уезжаю на другую линию фронта, через Вену, конечно. Шесть лет, проведенные мною здесь, более чем достаточны. Там, по крайней мере, я буду среди культурных людей. Должен вам признаться, что как истинный республиканец я люблю компанию аристократов. И потом… Гораздо увлекательнее описывать наступление, чем отступление. Вы ведь знаете, французы не любят подавленного настроения.
Жан Петри взял еще один бокал шампанского – явно, журналист решил отпраздновать свой отъезд.
– Впрочем, нельзя сказать, что уезжаю без сожаления, – добавил он. – Во-первых, жаль покидать город – есть в нем какая-то скрытая романтика. И еще, грустно расставаться с тем вон Христосом, что возвышается над толпой, – журналист кивнул в сторону Луки Христофорова, с жаром объяснявшего что-то мисс Пиэрс. – Прекрасный, удивительный человек, чистый и наивный, как ребенок. Идеалист. Мир, по его мнению, создан лишь для красоты и восторга. Возможно, он – счастливчик, но боюсь, что ваши приятели могут сыграть с ним злую шутку, особенно теперь, когда скоро придется распроститься с иллюзиями.
Грозев засмеялся.
– Слишком рано вы предсказываете поражение турецкой армии.
– Я не предсказываю, я в этом абсолютно уверен! – И Жан Петри взглянул Грозеву прямо в глаза. – Вы еще сомневаетесь?… – Ха!.. Вот вам мой журналистский билет, – он достал из кармана небольшую книжечку и протянул ее Грозеву, – он мне уже без надобности. И если не случится то, что я предсказываю, разыщите меня и плюньте мне в лицо.
Борис на секунду задержал взгляд на билете и сдержанно сказал:
– Если вы даете мне билет как сувенир, на память о вас, я его приму. Хотя, мне кажется… конечно, прошу меня извинить, ваше утверждение самонадеянно.
– Не сомневайтесь! – Жан Петри резким жестом поставил пустой бокал на поднос.
Шум в глубине комнаты все больше усиливался, было видно, что Христофоров яростно спорит о чем-то с Михалаки Гюмюшгерданом, который, весь красный, наскакивал на учителя как петух.
– Там что-то происходит. Пойду туда… – и, дружески кивнув Грозеву, Жан Петри поспешил к собравшимся.
Грозев остался у окна один. Неподалеку Амурат-бей в присутствии Аргиряди, греческого консула и Хюсни-бея рассказывал какую-то историю, негромко посмеиваясь.
Шум у камина постепенно стих, лакеи засуетились, расставляя стулья. Гости направились к середине салона.
София разговаривала с консулом Адельбургом. великолепно выглядевшим в своем зеленоватом фраке и предвкушавшим удовольствие танцев. Закончив беседу. София присела у фисгармонии, легко прикоснулась к клавишам – и салон заполнили меланхолические звуки музыки Монтеверди.
Грозев незаметно отделился от толпы и вышел в коридор. Там никого не было, и он мог свободно наблюдать за девушкой.
София играла увлеченно, вкладывая в игру все свое чувство. Борис ясно видел ее строгий профиль. Она медленно повернула голову. Взгляд ее темных, блестящих глаз скользнул по собравшимся, по стенам и многочисленным лампам и несмело приблизился к тому месту, где стоял он. Нерешительно остановился, будто споткнувшись, не решаясь переступить невидимую черту. Но вдруг девушка, победив смущение, подняла глаза – всего секунду они смотрели друг на друга, но Грозеву показалось, что свет синих, взволнованных глаз объял его подобно свежему дыханию. Это было столь неожиданно и необычайно, хотя где-то в глубине души Борис ожидал этого. Лицо Софии вспыхнуло, и она склонилась над клавишами.
Грозев оперся о косяк двери. Теперь он понял, что это не игра и не каприз. Он еще раз украдкой взглянул на девушку. Неужели это дочь Аргиряди, которую он впервые увидел в Хюсерлии?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130