Ромашкин не успел лечь, и огненная струя удар
ила в грудь. Падая, он ощутил, будто оса впилась и грызет, жалит уже где-то в
нутри, подбираясь к самому сердцу.
«Как же так? Почему в меня?» Ц удивился Ромашкин. А оса жалила так больно, ч
то померк свет в глазах.
Во взводе подумали Ц лейтенант засиделся у ротного. Куржаков считал, чт
о Ромашкин давно отсыпается в своей землянке. А телефон взводному команд
иру не полагался.
Всю ночь пролежал на снегу Ромашкин, истек кровью, закоченел. Наткнулись
на него только на рассвете, оттащили к воронке. Там не зарытыми еще лежали
бойцы, расплющенные прямым попаданием в блиндаж. Совсем недавно на них с
содроганием смотрел сам Ромашкин.
Куржаков пришел взглянуть на последнего взводного своей роты. Да, он пос
тоянно ругал Ромашкина и высказывал свою неприязнь, но в душе считал его
наиболее способным из своих командиров и теперь искренно опечалился ег
о смертью. Тем более что кое-чему уже научил лейтенанта Ромашкина, дальше
с ним воевать было бы легче.
Куржаков расстегнул нагрудный карман Ромашкина, чтобы взять документы,
и уловил слабое веяние живого тепла. Ротный поискал пульс, не нашел и прил
ожил ухо к груди лейтенанта.
Ц Куда же вы его волокете? Ц гневно спросил Куржаков оторопевших красн
оармейцев. Ц Живой ваш командир! Несите в санчасть. Эх вы, братья-славяне!

Ц Так задубел он весь, Ц виновато сказал Оплеткин.
Ц Ты сам задубел, в могилу живого тянешь! Несите бегом, может, и выживет.

* * *

Ромашкин открыл глаза и увидел пожилую женщину в белой косынке.
Ц Ну вот мы и очнулись, Ц сказала она.
Василий удивился Ц откуда женщина его знает? Кажется, это он?, когда-то на
звала его верблюжонком. Но как она сюда попала? А вернее, как он попал к ней?
Василий спросил:
Ц Это вы плакали в военкомате? Она кивнула.
Ц Я, милый, я. Все бабы плачут в военкомате: кто живого провожает, кто похор
онную получил.
Ц Нет, я про двадцать второе июня.
Ц Правильно, Ц согласилась женщина, Ц и в тот день я плакала.
Ромашкин понял Ц она соглашается потому, что он больной, нет, не больной,
а раненый. Он вспомнил: однажды болел отец, и мама всему, что бы он ни говори
л, поддакивала, со всем соглашалась. Тяжелобольным не возражают, им нельз
я волноваться. Значит, я тяжелый.
Ц Он еще бредит, Ц сказал грубый голос рядом. Василий посмотрел Ц на кр
овати сидел человек в нижнем белье.
Ц Нет, не бредит, Ц удивился тот, Ц на меня смотрит.
Ц Где я? Ц спросил Ромашкин женщину.
Ц В госпитале, милый, в госпитале.
Ц А в какой городе?
Ц В поселке Индюшкино.
Ромашкин улыбнулся.
Ц Смешное название.
Ц Смешное, милый. Ты больше не говори. Нельзя тебе.
Ц А почему? Куда я ранен? Ц И вдруг вспомнил, как огненная оса впилась в г
рудь. Она тут же заворочалась, стала жалить внутри. Ромашкина забил сухой,
разрывающий грудь кашель. Ц Осу выньте, осу! Ц застонал он.
Ц Опять завел про осу, Ц сказал сосед нянечке. Ц Опять он поплыл, Мария
Никифоровна.
Ц Это ничего, Ц ответила нянечка, поправляя подушку. Ц Уж коли в себя пр
иходил, значит, на поправку идет.
Ромашкин лежал в полевом госпитале километрах в двадцати от передовой. З
десь были самые разные раненые такие, кого не было смысла увозить в тыл Ц
ранения легкие, несколько недель Ц и человек пойдет в строй; и такие, кого
сразу нельзя эвакуировать, они назывались нетранспортабельными. Их выв
одили из тяжелого состояния и уж потом отправляли дальше. Ромашкин был «
тяжелым» не по ранению, а из-за простуды и большой потери крови.
Вскоре ему стало лучше. Теперь он уже не проваливался в темную мягкую про
пасть, все время был в сознании. Только мучил раздирающий все в груди каше
ль. От этого кашля и сотрясения рана горела и кровоточила.
Пожилой военврач со шпалой на петлице, видневшейся из-под белого халата,
весело говорил:
Ц Просто удивительно!.. В мирное время человек с таким букетом Ц сквозно
е ранение в грудь плюс крупозное воспаление легких Ц поправлялся, как м
инимум, месяц. А теперь неделя Ц и уже молодец.
Ц Еще через неделю и на танцы пойдет, Ц улыбаясь, сказала Мария Никифор
овна, нянечка офицерской палаты.
Когда военврач ушел, раненые занялись разговорами. Василий знал только т
ех, кто лежал поблизости. Слева Ц капитан Городецкий, командир батареи, к
репкий, рослый. У него и голос артиллерийский Ц громкий, зычный. Справа Ц
чистенький, красивый батальонный комиссар Линтварев, тщательно выбрит
ый, чернобровый, с волнистой темной шевелюрой. Ромашкину было приятно, чт
о такой красивый, серьезный и, видно, очень умный комиссар лежит рядом. Ком
иссар нравился и своей учтивостью. Он всем говорил «вы», «извините», «пож
алуйста», «благодарю вас».
Капитан Городецкий был груб, оглушал Ромашкина своим пушечным голосом, л
юбил шутить, но шутки его не вызывали смеха. Когда Ромашкина сотрясал каш
ель, комбат вроде бы ворчал:
Ц Ты это брось, не прикидывайся, все равно на передовую отправят. Ц И бер
ежно приподнимал Василия вместе с подушкой, помогая преодолеть приступ.
Ц Кашляй не кашляй, загремишь в полк, только ветер позади завиваться буд
ет.
Рядом с артиллеристом лежал приземистый, широкоплечий танкист, старший
лейтенант Демин. Белобрысый, белобровый, даже зимой с розовым, будто обго
ревшим на солнце, лицом, Демин был неразговорчив, целыми днями читал газе
ты и книги.
Других обитателей палаты Василий пока не знал. Некоторые из них, мотая св
ои тела на костылях, проходили мимо, но никто с Ромашкиным не разговарива
л.
Госпиталь размещался в здании школы, командирская палата была большой, в
ней поместилось пятнадцать кроватей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27