И он не позволит этим его мнением пренебрегать.
Конечно же, глядя со своей колокольни, Балмасов поступил правильно, запустив пистолет в дом Юшковых. Он будто своего агента запустил, понимая, что одно его присутствие многое изменит во взаимоотношениях матери и дочери.
Но происходило нечто странное — чем больше улик накапливалось против Юшковой, тем сильнее в Касатоновой что-то противилось начальному выводу.
Женщина здравая, привыкшая надеяться только на себя, она понимала, что дело не только в ее личных пристрастиях, не только в бабьей солидарности и нежелании видеть Юшкову виновной. Что-то не стыковывалось, что-то вступало в противоречие с той схемой преступления, которую предложил следователь. Какая она ни бывшая любовница, но пояс от халата, который остался висеть в ванной, не позволял Касатоновой поверить в преступность Юшковой сразу и до конца. Не мог Балмасов встретить Юшкову в распахнутом халате, под которым были всего лишь трусы, причем не парадные, а домашние, замызганные трусы!
Наступил момент, когда Касатонова готова была смириться с чем угодно и во что угодно поверить, но пояс от махрового халата неотступно преследовал ее, она постоянно видела его, этот пояс, болтающимся на крючке в ванной и видела разметавшийся на ковре труп хозяина квартиры опять же в распахнутом халате и замызганных трусах.
Ну, хорошо, была бы борьба, схватка со взаимными упреками и оскорблениями, царапанье щек острыми женскими коготками и, наконец, потеря самообладания, выстрел в грудь, в лицо, в живот... Принимается.
Но тщательно выверенный выстрел в затылок?
А пояс от халата в ванной на крючке?
А снимки, снимки? Чехарда со снимками?!
* * *
На следующее утро, в понедельник, Касатонова надела лучший свой совершенно убийственный серый деловой костюм, белую блузку, отдаленно напоминающую мужскую рубашку, замшевым лоскутком протерла сверкающие очки и, встряхнув светлыми волосами, явилась в кабинет к следователю Убахтину.
Не представляя даже зачем, с какой целью и по какому поводу.
Вернее, повод был — ей надо было доложить, что повестка доставлена по адресу, Юшкова расписалась и обещала быть во время, что никаких происшествий в связи с выполнением этого задания, не случилось. О чем она рада доложить гражданину начальнику.
— Здравствуйте! — возникла Касатонова на пороге убахтинского кабинета.
— О! — воскликнул следователь. — Это вы!
— Это я!
— Прекрасно! Для полного счастья вас-то мне и не хватало.
— Неужели вы не шутите? — Касатонова прошла в кабинет, прикрыв за собой дверь.
— Конечно, шучу! — безжалостно ответил Убахтин. — Но в каждой шутке — только доля шутки. В данном случае — совсем малая доля, смею вас заверить.
— Не шутите с женщинами — сказал классик.
— Да, я знаю — эти шутки глупы и неприличны. Садитесь уже наконец!
— Можно, да?
— Нужно! С чем пришли, Екатерина Сергеевна?
— С победой.
— Слушаю вас внимательно.
— Повестку Юшковой я доставила.
— И вам пришлось заняться этим в выходной день?
— Чего не сделаешь ради правосудия.
— Мне нравится, что вы так прониклись нашими проблемами.
— Я готова проникнуться ими еще глубже! — заверила Касатонова, пронзая Убахтина сверкающим своим взглядом, полным изумления и восторга.
— Боюсь, что в этом уже нет надобности, — последними словами Убахтин как бы оборвал светскую беседу и перевел разговор на суровую действительность.
— Вы хотите сказать... — Касатонова прижала ладошки к груди, — Вы намекаете... — Ни на что я не намекаю. Говорю открытым текстом. Убийца известен.
— Кто же это?
— Да вы и сами прекрасно знаете, поскольку немало сделали для ее разоблачения.
— Ее? — переспросила Касатонова дрогнувшим голосом.
— Да, Екатерина Сергеевна! Да. Вы правы. Юшкова.
— Вы в этом совершенно уверены?
— Опечатки пальцев на телевизионном пульте. Спасибо за подсказку. Признаю — ваша идея. Пульт, как вы помните, был зажат в руке мертвеца.
— Боже, как вы все-таки выражаетесь!
— Предельно кратко, предельно точно. Так выражаться я просто вынужден, потому что все другие выражения — тонкие, изысканные, соболезнующие... Склоняют к ошибкам и уводят в сторону от истины.
— Как-то уж больно сурово выглядит ваша истина.
— У вас есть другая? Менее суровая?
— Значит, когда она придет сюда по повестке... Вы намерены ее задержать?
— Мы ее уже задержали. Вчера.
— Юшкова арестована?!
— Да, — Убахтин развел длинные руки в стороны, улыбнулся, изобразив глубокими своими морщинами нечто вроде сочувствия. Дескать, такова правда жизни. — Простите, Екатерина Сергеевна, но у меня впечатление, будто вы вовсе не обрадовались собственному успеху. А?
— О каких успехах речь, Юрий Михайлович?
— Но ведь ваши подсказки помогли изобличить убийцу!
— Она призналась?
— Конечно, нет.
— Вот видите!
— А зачем, собственно, нам ее признания? Она, кстати, не отрицает, что была в квартире Балмасова в ночь убийства.
— В вечер убийства, — механически поправила Касатонова.
— Это имеет значение? — Убахтин, как человек, славно поработавший, как человек довольный своей работой, откинулся на спинку стула и поглядывал на Касатонову с этакой снисходительностью, доброй, сочувствующей, но все-таки снисходительностью к ее неопытности, слабости, может быть, даже некоторой бабьей глуповатости. А вот этого Касатонова не любила. Более того — терпеть не могла и всегда находила возможность поставить наглеца на место.
— Как?! Вам, следователю, безразлично время, когда совершено убийство?! — изумлению Касатоновой не было предела.
— Видите ли, дорогая Екатерина Сергеевна, — Убахтин оттолкнулся, наконец, от спинки стула и положил руки на стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63