Внимание и уход не оставляют желать лучшего. Чувствую себя все время свадебным генералом. Воздух отличный, есть общество, кино и другие развлечения. Много ли человеку нужно…»
Медленно тянутся дни и недели. Литвинов уже никуда не обращается с предложениями по вопросам внешней политики. В лучшем случае они будут рассматриваться как писания чудака. И он навсегда умолкает как дипломат. Лишь изредка в кругу близких друзей, в беседах с Коллонтай высказывает свои мысли, говорит о том, как бы он поступил в том или ином случае. Александра Михайловна молча выслушивает его, пораженная ясностью мысли, дальновидностью, умением видеть суть проблемы и предугадать развитие событий.
Скупые записи, сделанные секретарем и личным другом Александры Михайловны Эмми Генриховной Лоренсон, позволяют понять, что в те годы волновало и тревожило двух старейших советских дипломатов. Вот запись от 8 июля 1950 года: «Был сегодня у нас Максим Максимович. Пришел на чашку чая по приглашению Александры Михайловны. Он сильно обеспокоен положением в Германии. Меньше его мысли заняты Израилем и Югославией». Но его мысли и предположения не уйдут дальше квартиры Коллонтай на Большой Калужской улице. Оборвалась последняя нитка, связывающая Литвинова с дипломатическим ведомством: его сняли с партийного учета в Министерстве иностранных дел, перевели в парторганизацию домоуправления по месту жительства. Уже больше полувека, как он в партии. Дату эту никто не отметил. Забыли. Но он не забыл о своих обязанностях, аккуратно посещает партийные собрания, никогда не опаздывает. Он просто не умеет опаздывать. В парторганизации домоуправления обсуждают вопрос о ремонте канализации, водопровода. Прения развертываются по поводу неработающего лифта в двенадцатом или третьем подъезде. Литвинов слушает. Иногда выступает.
Время не изменило литвиновского характера. В те годы началась кампания против космополитов. Это отразилось на облике квартиры Александры Михайловны. В ее кабинете висели портреты с дарственными надписями от шведского короля Густава-Адольфа, хранились различные подарки и сувениры. Когда в печати стали появляться статьи против «преклонения перед иностранщиной», Александра Михайловна сняла портреты и убрала все зарубежные подарки. Литвинов не мог этого не заметить и, конечно, высказал ей свое недоумение.
Этот инцидент, безусловно, не мог поколебать многолетнюю дружбу двух старых революционеров. Они по-прежнему часто видятся, продолжают переписываться. В письме из санатория в Барвихе Литвинов сообщает Коллонтай:
«Дорогая Александра Михайловна!
После нашего последнего телефонного разговора я получил Ваше письмо. Рад был узнать из него, что продолжаете работу над Вашим архивом.
Мои выступления имеются в двух изданиях: в сокращенном и дополненном, насколько помнится, под названием «В защиту мира». Когда вернусь в город – сообщу Вам точнее. У меня, кажется, сохранился экземпляр. Найдется, конечно, и в библиотеке МИД, если Вам срочно нужно.
Чувствую себя хорошо. Не столько от общества людей, сколько от растительности и воздуха. Гуляю много, но меньше, чем в предыдущие годы. Ремонтирую ноги. Очень жаль, что Вас здесь нет.
Повезло мне в отношении комнаты. Главное: в ней имеется телефон и радиоприемник, благодаря которому могу следить за несуразностями, что творятся на белом свете».
В ту осень в Барвиху приехал еще кое-кто из старых друзей. Как-то во время обеда в столовой произошел инцидент, о котором долго вспоминали. За столом рядом с Литвиновым оказался молодой человек, достигший высокого служебного поста и потому попавший в правительственный санаторий. Ему все не нравилось. Он по нескольку раз гонял официантку на кухню: то тарелка ему не нравится, то еда не так приготовлена, то еще что-нибудь не по его нраву. Литвинов не выдержал, стукнул кулаком по столу с такой силой, что ложки и вилки полетели на пол, и, глядя в упор на новоявленного барина, сказал:
– Иные молодые люди стали слишком требовательными. Но я хотел бы знать, что они дали Советской власти!..
Коллонтай часто упрекала Литвинова за то, что он не пишет мемуаров. Считала, что история революционной и дипломатической деятельности Литвинова будет очень важна для будущих поколений, для их воспитания на традициях ленинской партии. С просьбой засесть за мемуары к Литвинову обращались и многие другие товарищи. Максим Максимович либо отмалчивался, либо отвечал односложно: не привык писать.
Летом 1950 года из Лондона в Москву приехал давний знакомый Литвинова Эндрю Ротштейн. Только что в Англии пришло к власти второе после войны лейбористское правительство, получившее на выборах крохотный перевес. Литвинов подробно расспрашивал своего гостя о положении в Англии, интересовался настроениями английской интеллигенции.
– Почему не пишете мемуары? – спросил Ротштейн. И снова Литвинов ответил кратко:
– Не время писать воспоминания.
16 ноября 1950 года пришло письмо от Александра Трифоновича Твардовского, тогда исполнявшего обязанности секретаря Союза писателей. Он просил прибыть на торжественный вечер, посвященный 50-летию выхода первого номера ленинской «Искры». «Ваши воспоминания, – писал Твардовский, – связанные со столь знаменательной датой, нам, советским писателям, очень дороги».
К Твардовскому Литвинов поехал…
Это еще более воодушевило Коллонтай. В последние дни декабря 1950 года она снова прислала письмо, просила «все же взяться за мемуары». 18 января 1951 года Литвинов ответил ей: «Дорогая Александра Михайловна!.. Писать я, увы, разучился (физически), ибо за все время после революции я ничего от руки не писал и привык диктовать стенографистке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168