– Полагаю, что мне пора удалиться. Он смотрел на нее почти безразлично.
– Где вы остановились?
– В «Schweizerhof».
– Если бы вы подождали несколько минут, я бы подвез вас. Я еду в больницу мимо гостиницы.
– Мне не хочется вас обременять…
– Я еду в том же направлении. Затем он спросил:
– Как поживает ваш милый монстр?
– Какой монстр?
– Ваша дочь.
– Моя дочь – не чудовище. У нее все прекрасно. Она в Нью-Йорке.
– В Нью-Йорке?
Следовало реабилитировать Лоранс, сделать из нее привлекательную личность. Показать, что дочь любит ее. Сделать вид, что она не была несчастной, брошенной матерью.
– Она на стажировке в Колумбийском университете. На летней сессии.
Университет ассоциировался с исключительностью и ученостью. В любом случае это было лучше, чем бегство Лоранс из-за неудачного замужества.
– Я хорошо помню вашу дочь, – сказал Вернер. – Я был зол на нее. Столько времени прошло, возможно, она стала более человечной.
– Конечно, – сказала Иоланда. – Очень хорошая дочь.
– Тем лучше для вас. А вы? По-прежнему верны? По-прежнему неуклонно следуете своим принципам? Добродетельна и совестлива?
Покраснев от волнения, она защищалась.
– Вы говорите все напрямик. Вы не изменились. Я тоже.
– Тогда зачем вы приехали?
Ее охватила дрожь. Ей показалось, что она снова, как когда-то, в тесной исповедальне, где надо было каяться в придуманных грехах за неимением настоящих. Этот разговор с глазу на глаз напомнил ей о тягостных очных ставках в этих клетках, где она должна была признаваться в своих разочарованиях ирреальному профилю, проступающему на деревянной решетке.
– Мне пятьдесят пять лет, уважаема госпожа, и нас разделяет дубовый письменный стол. Ни морального, ни физического насилия не предусматривается. Не бойтесь так…
– Боюсь, – сказала она, – что я совершила большую ошибку, приехав сюда.
Телефон прозвонил несколько раз. Вернер снял трубку и заговорил по-немецки. Затем, повернувшись к Иоланде, сказал:
– Мне надо в больницу Я отвезу вас в гостиницу.
– Завтра я уеду в Италию.
Озабоченный мужчина напротив нее мысленно находился в другом месте. Она проиграла. Поднялась.
– Что касается Ивисы, я не вижу своей вины. Просто я была верной женой. Думала, что поступала правильно.
Вернер собирал бумаги в портфель.
– Вы мне надоели со своей добродетелью. Вы придаете себе, своим принципам слишком большое значение. Вы не заслуживаете особых похвал. Вы любите, значит, вы добродетельны, если даже вы добродетельны из принципа, позвольте вам сказать, что это смешно.
– Я ухожу, – сказала Иоланда. – Чувствую, что вам мешаю, но благодаря вам я немного узнала Берн. Замечательный город.
– Знать Берн после одной прогулки? Вы преувеличиваете свои способности восприятия.
– Не исключено, что я останусь на несколько дней. Чтобы увидеть ров с медведями, музеи, старый город внизу, на берегу…
Зазвонил телефон. Он схватил телефонную трубку и заговорил с кем-то голосом, мягкость которого ее удивила. Взмах крыльев у птички при взлете был тяжелее. Вернер положил трубку на рычаг, она поспешила уйти.
– Я ухожу…
Она направилась к двери.
– Я провожу вас. Вы позволите? – спросил он. – Мне бы хотелось убедиться, что синева ваших глаз…
– Убедиться?
– Да, я помню редкую синеву незабудки.
– Разве возраст меняет цвет глаз? Она допустила оплошность.
– Ох, пожалуйста, не надо так волноваться. Женщина, у которой глаза на мокром месте, легко успокаивается. У меня были такие. Они рыдали на моем плече, а на следующий день уезжали, оставив после себя лишь письмо или записку, свитер ручной вязки, чтобы я не простудился. И клубки.
Ей было неприятно чувствовать себя виноватой. Она задыхалась от волнения.
– Я живу одна уже много лет, – сказала она. – Я не богата и не светская львица. Мой муж живет в другом месте. Все остальное было лишь обманом.
Он воскликнул:
– Вот видите, я прав. Все женщины – врожденные актрисы. Зачем надо было устраивать мне кино?
– Мне хотелось иметь спокойную совесть.
– Моя дорога Иоланда, время проходит, время прошло. У вас совесть спокойна. Вы считаете, что этого достаточно женщине?
– Я понимаю хорошо женщин, которые вас бросают, – сказала она.
– Почему?
– Вы не очень любезны.
– Я не хочу больше приспосабливаться. Лебезить, врать, нет. Не обижайтесь. И не позволю вам уехать в таком состоянии. Приглашаю вас на ужин.
– На ужин? Она задумалась.
– До ужина будет спектакль?
– Нет. Ужин в 19 часов.
– Во Франции часто ужинают после спектакля. Он откровенно рассмеялся.
– До чего же вы француженка. Французские привычки, французское мировосприятие. В Швейцарии ужинают рано.
– Я никогда не путешествовала, – сказала она, – исключением является моя поездка в Ивису. Я не могла этого знать.
Он покачал головой.
– Идемте, не бойтесь так, все это не имеет значения. Я не позволю вам выйти отсюда расстроенной. Подумают, что я вам сообщил неприятную весть. Я вас познакомлю с моим лучшим другом.
– Ваш лучший друг? Он живет с вами?
Он пожал плечами и направился в другой конец квартиры. Она последовала за ним. Старинная мебель, которую, конечно, убирают кисточкой, столько пыли может накапливаться в резном декоре. Средневековая картина, Богородица, ее исстрадавшаяся душа наполняла смирением заостренные черты лица. В спальне Вернер показал Иоланде венецианское зеркало. Ей не понравилось ее расплывшееся лицо, и она отвернулась. Подошла к окну, увидела за красными крышами реку ярко-зеленого цвета.
– Ааре, – сказал доктор. – Прекрасный вид, не так ли?
– Следовало бы открыть окна. Прекрасная погода…
– Посмотритесь в зеркало, Иоланда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85