А тот - с улыбочкой: "Кушайте на здоровье, милости просим". - "Хороша милость! Да ты этак проживешься". - "Ну, как же можно; у меня есть надея не прожить, а нажить". - "На даровом-то хлебе?" - "Помилуйте, да этот хлеб для меня - верная коммерция". - "Что-то не пойму!" - "А вот извольте послушать. Позапрошлым летом подкатывает к моему крыльцу пролетка с лаковыми крыльями, надутых шинах. Выходит из пролетки видный собой барин. Я, конечно, встречаю его с поклонами. "А, Дормидонт, ты все такой же". "Так точно!" А сам не узнаю его - что за барин? "Получай, старик, мой должок!" И подает мне сотенную: "Это тебе за то, что за пять лет ни разу с меня денег за хлеб не взял". - "Помилуйте! А сколько сдачи прикажете?" "А сдачу твоим детишкам на молочишко". А детишки мои, хе-хе, один скобяным товаром торгует на Сенной, а другой околоточным служит".
- Ну, знаете, это похоже на выдумку, - не утерпел Гриша.
- Я выдумал?
- Нет, Дормидонт.
- А ему для чего выдумывать?
- Для того, чтобы намекнуть нахлебнику: вот, мол, как поступают благородные люди.
- Ну, если случай со сторублевкой и похож на басню торгового человека, то по пятерке, по десятке бывшие студенты ему несомненно приносят. Иные - сразу после государственных экзаменов. Иные - после. Редко кто забывает. Мне рассказывали, что не так давно зашел к Дормидонту земский врач из провинции, человек не очень-то богатый. Дает Дормидонту десятку, а тот, по своей манере некается, не сразу берет. Лекарь под конец рассердился: "Я, сударь, привык свои долги платить и ради вас этому правилу порядочных людей изменять не намерен!" И ушел, хлопнув дверью. А десятка осталась у Дормидонта. Так-то.
Обед окончился. Подошел малый в белой рубахе, смахнул грязной салфеткой крошки со стола и проговорил вполголоса:
- Все верно.
- Что верно?
- Дормидонт Васильич в своем деле не прогадает.
- Ну, вот видите, друг милый, - засмеялся Барятин, глядя на Шумова, вот вам авторитетный голос лица осведомленного. Благодетелей в наше время не бывает. Дормидонты свое возьмут.
Студенты кончили обедать и вышли из кухмистерской.
У ворот дома стоял дворник - богатырь, в белом фартуке с медной бляхой, с золотистой бородой во всю грудь.
- Украсил господь! - похвалил его Барятин. - Такую бородищу впору купцу первой гильдии.
- Старовер, должно быть. Уж я-то на них с детства нагляделся, сказал Шумов.
- Сейчас проверим, - сразу же решил Барятин и подошел к дворнику: Старообрядец?
- Никак нет.
- Врешь!
Дворник осторожно вгляделся в студентов:
- Могу паспорт предъявить. Православный! - И он усмехнулся, показывая, что шутку понимать может.
- Эх, жаль, что мы с вами об заклад не побились, я б выиграл! захохотал Барятин.
После этого он еще не раз удивлял Гришу подобными же выходками.
Увидит, например, в окне первого этажа праздного, задумчиво ковыряющего в носу жителя и вдруг остановится, свирепо грозя пальцем и всячески показывая, чтобы тот немедленно прекратил свое предосудительное занятие. Житель оторопело оставлял свой нос в покое, некоторое время с изумлением глядел на студента, а потом начинал яростно грозить кулаком.
Пересмеивающимся на улице модисткам Барятин бросал мимоходом:
- А вы всё радуетесь?
- Ну что ж! - задорно кричали девицы, смеясь еще громче; они вовсе были не прочь перекинуться острым словом с пригожим студентом.
- Сказано: "Девы, спешите счастье найти", а вы что делаете? Провороните счастье!
Поравнявшись с дородной женщиной и сразу догадавшись по малиновым ее щекам, что она только что из бани, он кричал:
- С легким паром, тетенька!
Такое мальчишеское, безудержно и беспричинно жизнерадостное поведение иногда казалось Шумову просто глуповатым.
Тем не менее Барятин нравился ему все больше.
Выходки его, в сущности безобидные, никому не мешали, а товарищем он, видимо, был хорошим.
Гриша скоро в этом убедился.
Прошло недели две, и он открыл, что лучше всего заниматься "распространением передовой студенческой прессы" на вокзалах. Там люди торопливые и деловитые: покупая к отходу поезда журнал, внимательно смотрят на обложку, где обозначена цена, и, чтобы не возиться со сдачей, предпочитают платить ровно пятнадцать копеек, причем больше почтовыми марками, на обороте которых значилось: "Имеет хождение наряду со звонкой монетой". Это было новшество военных лет.
После вокзалов Гриша заходил иногда в магазины.
Однажды в Гостином дворе он заметил Ирину Сурмонину. Она стояла у прилавка и рассматривала лежавший у ней на ладони крохотный фигурный флакончик. Галантный, весь разутюженный приказчик, почтительно склонившись, убеждал ее в чем-то.
Гриша прошел мимо, понадеявшись, что она его не заметит.
Но она заметила:
- Вот, значит, чем вы занимаетесь, Григорий Шумов!
- Да, вот, значит, чем я занимаюсь.
- Что же вы мне не предложите журнал?
- Пожалуйста.
Сурмонина взяла "Наш путь", глядя не на журнал, а на Шумова:
- Вы всегда такой сердитый?
- Я разный. Смотря по обстоятельствам. А сейчас спешу. Будьте здоровы.
Он пошел к выходу из Гостиного двора. Но - уже на Невском - его догнала Сурмонина и, запыхавшись, сказала:
- Ну и шаги у вас! Или вы от меня убегали?
- Просто спешу. Я как будто вам уже говорил об этом.
- Как будто. Но все-таки, может быть, вы перемените гнев на милость и заглянете ко мне когда-нибудь? Если хотите, Киллера, который вам как будто не понравился, я на этот раз не приглашу.
- Некогда мне, - хмуро ответил Шумов. - Вот и сейчас: мне еще на лекции надо попасть.
- А вечером?
- И вечером.
- Ну, как угодно, - рассердилась наконец Сурмонина и ушла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108