- Гриша посмотрел на приятеля: верил ли сам Барятин в то, что рассказывал?
Похоже, что верил. И даже обиделся немножко:
- Ты хочешь отнять у меня единственную мою заслугу. Убили бы генерала, тогда и революцию уже нельзя было бы называть бескровной.
- Городовые с крыш и колоколен постреляли народу немало. Вот тебе и бескровная! А генерала твоего матрос все равно не убил бы. Никакой твоей заслуги тут нет, не обижайся! А вот что ты поднимался на колокольню...
- Да я ж тебе сказал: винтовка была не заряжена!
- Хотя бы и с незаряженной винтовкой - шел ты с опасностью для себя и, как-никак...
- Погоди-ка, - вдруг перебил его Барятин, - видишь?
Гриша посмотрел в ту сторону, куда показывал Борис: ничего особенного - скоротечный уличный митинг. Оратор в военной форме выкрикивал что-то, высоко взмахивая рукой.
- В первый раз вижу, - сказал Барятин озабоченно: - юнкер речь произносит. Что-то до сих пор не встречал я юнкеров в такой роли. Им ведь, кажется, запрещено это?
- "Кажется"! Да ты что встрепенулся? Или думаешь - и юнкеру этому угрожает та же опасность, что и отставному генералу?
- Кто знает, кто знает... Его как будто берут в оборот. Пойдем туда скорее!
- Для таких, как ты, надо было бы учредить медаль за спасение погибающих в океане революции генералов. И юнкеров.
- Смейся! Юнкер-то - николаевец. Из Николаевского кавалерийского училища. Видишь, у него оранжевый аксельбант на шинели.
Гриша не только аксельбанта не видел, но и самого юнкера не мог разглядеть как следует: врачебная комиссия в военном госпитале недаром забраковала его по близорукости.
- Ну, идем уж, если тебе так не терпится, - сказал он, досадуя на Барятина.
Когда подошли поближе, оказалось, что Барятин был прав: юнкера и в самом деле взяли в оборот. Ему приходилось туго.
- И шел бы сам на фронт, коли ты такой боевой! - кричала на него женщина в худом пальто, с серым, бескровным лицом.
- Нас теперь на рабочих не натравишь, нет! Отошло то время, поддержал ее стоявший рядом солдат. - А ты, барич, не в Николаевском ли кавалерийском училище? Там, говорят, три года держат вашего брата, подальше от войны.
Юнкера, однако, это не сбило. Переждав, он снова взмахнул рукой и продолжал:
- Если бы солдаты на фронте потребовали себе восьмичасовой рабочий день, их приняли бы за сумасшедших...
Оратор был невысокого роста, и, чтобы получше разглядеть его, Гриша пробился вперед.
На плече у юнкера действительно висел оранжевый аксельбант, длинная, перетянутая в талии шинель доходила ровно до шпор, на портупее висел блестящий, в никелевых ножнах палаш.
Этот наряд так изменил Киллера, что Гриша не сразу узнал его.
- Нет, юнкарь! Были мы дураками, да поумнели малость! - раздался из толпы злой голос.
- Где хваленое равенство? - не смущаясь, выкрикивал совсем по-митинговому Киллер. - Рабочим в тылу восемь часов работы, а солдаты круглые сутки, иногда каждую минуту ожидая смерти...
- А ты сам-то чего околачиваешься тут, в тылу? - снова ответила ему женщина в худом пальто. - Радетель солдатский нашелся!
- Прошу не тыкать! - вспыхнул юнкер. - И потом сейчас свобода слова! Не затыкайте мне рот! Я могу открыто высказать все, что думаю.
"Ишь ты, - подумал Гриша. - И этот о свободе слова... И этот за политику взялся..."
- Мне бросили обвинение в том, что я хочу натравить армию на рабочих. Нет! На наших глазах темные личности натравливают рабочих на владельцев фабрик, сеют в народе рознь, злонамеренно срывают наши военные усилия! Так могут поступать только агенты Вильгельма. Большевики и их вождь...
У Гриши тяжко и гулко забилось сердце. Еще не зная, что он сейчас сделает, он пошел вперед - прямо на юнкера. Киллер скользнул по нему взглядом, кажется, не узнал.
- Довольно! - закричал Шумов, не помня себя от гнева.
- Их вождь Ленин, который... - продолжал Киллер.
- Довольно, говорю!
Но тут неожиданно Киллера заслонила Ирина Сурмонина. А она-то откуда тут взялась?
- Ну, вот мы и встретились с вами, Григорий Шумов, - сказала она как ни в чем не бывало, улыбаясь розовыми губами. - Слыхали вы, что Двинск взят немцами? Вот вам - результат большевистской агитации!
- Двинск не взят немцами, - проговорил Шумов, постепенно овладевая собой. - Это провокационный слух. У нас - свобода слова, но не свобода провокаций. За провокацию мы арестовываем.
- Попробуйте-ка меня арестовать! - вызывающе воскликнула Сурмонина, смело подойдя к Шумову и закрыв от него юнкера; это ей удалось, потому что ростом она была выше Киллера. - Попробуйте!
- А что ж, попробуем. Вы с ним, что ли? - Шумов кивнул на юнкера.
- Да, я - с ним, а не с вами!
Гриша, не обращаясь ни к кому в отдельности, спросил:
- Кто возьмется конвоировать арестованных?
- А куда их вести? - сразу же отозвался солдат и шагнул вперед.
Гриша вспомнил: в начале революции арестованных на Васильевском острове приводили почему-то в помещение историко-филологического факультета, держали их там иногда день, иногда всего несколько часов, а потом отпускали. Из каких соображений для этого был выбран именно этот факультет, никто не мог бы сказать.
Киллер, отстранив Ирину Сурмонину, вдруг схватился, побледнев до синевы, за рукоять своего палаша. Но тот же солдат, который спросил у Шумова: "А куда их вести?", быстро схватил его за руку и сказал:
- А ну-ка, сымай!
- Вы не имеете права! - прошипел Киллер.
- Сымай игрушку! - Солдат расторопно, со знанием дела, отстегнул портупею юнкера и снял с него палаш. - Теперь топай, пока цел, солдатский жалельщик!
Киллер, лишившись оружия, сник и, все еще бледный, послушно пошел вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108