Потом одолела меня "охота к перемене мест". Но это разговор особый...
Токарь опять помолчал. У него была какая-то своя манера молчать: посмотрит на собеседника, шевельнет бровью, отведет глаза, потом опять глянет... Получалось, что он продолжает беседу, только без слов.
- Видел я, - сказал он наконец, - на вашем столе книжку Чернышевского "Что делать?". Это у вас из библиотеки?
- Нет, своя.
- А другую книгу под тем же заглавием не довелось вам прочесть?
- Под тем же заглавием?
- Да. "Что делать?" называется. - Шелягин посмотрел на Гришу пытливо и, вспомнив что-то, засмеялся добрым смехом. - Я из-за этой книжки греческими богами занялся. Читаю: мысль ясная, все мне понятно... Да мало сказать - понятно: все крутом светлей стало! А вот некоторые места, слова отдельные по части мифологии, - они для меня недоступны. Что ж? Пришлось мне заняться древними богами, узнать всю их подноготную. И скажу я вам не лишнее дело оказалось. Потом заново перечитал "Что делать?" - не один раз... Суть, конечно, не в мифологии. Но хотелось понять каждое слово.
Гриша слушал его со сложным чувством. Вот сам он, Григорий Шумов, студент, "образованный человек", про греческих богов знает с десятилетнего возраста, слушает лекции Юрия Михайловича, Владимира Владимировича, пишет реферат о Шарле Фурье...
А похоже, что токарь Шелягин знает больше его - и как раз в том деле, которое для человека важнее всего.
- Ну, в ваши-то годы, Григорий Иванович, - словно ободряя его, сказал Шелягин, - я и слыхом не слыхал об этой книге. Больше того скажу: не встреть я в жизни своей замечательного человека, Бабушкина Ивана Васильевича, я, может, так и не прочитал бы ленинского "Что делать?".
Гриша приподнялся в волнении, хотел сказать что-то...
Но Шелягин предупредил его, круто переменив разговор:
- А знакомства с Кириллом Комлевым вы не бросайте. Ведь вы свои люди, земляки? Как это он сказал: "на одном плетне онучи сушили"!
- Деды сушили.
- Ну, одним словом, знаете вы его хорошо. От себя добавлю: человек он прочный. Горяч маленько. Но товарищ верный. Не надо терять дружбу с ним. Да он и сам будет заходить, я ему уж наказывал об этом...
...Уходил Гриша от Шелягина ночью. Прощаясь, Тимофей Леонтьевич приоткрыл свою дверь, прислушался. За ситцевой занавеской протяжно посвистывала носом Марья Ивановна. Токарь прошептал:
- Ну, вот так-то оно и лучше. Пусть спит старушка божья.
Гриша тихонько, на цыпочках, пробрался в свою комнату.
23
Комлев и в самом деле стал часто бывать в знакомом домике на Черной речке. Находились у него дела к Шелягину. Было о чем потолковать и с Гришей.
С середины декабря пошли оттепели - с гнилыми туманами, а то и с мелким, на весь день, дождиком.
Однажды вечером Гриша особенно досадовал на дождь - не ко времени.
Но Комлев, придя - уже поближе к ночи, - отряхнул у железной печки барашковую свою шапку и проговорил с одобрением:
- Погодка хороша! Как на заказ.
- Дождь нам не помешает?
- Ну, что ты! Этот дождик - на нашу картошку. Ты готов?
- Давно тебя жду.
- Тогда пошли!
Какая темень была на улице! Еле маячил у моста через Черную речку одинокий фонарь. Если бы не он, и не разглядеть бы городового, грузно-черной тумбой торчавшего на перекрестке.
- Не боязно, Григорий Иванович? - спросил Комлев, судя по голосу, усмехаясь.
- А тебе? - строптиво ответил Гриша.
В ответ Кирилл, проходя мимо городового, запел лихим тенорком:
Я - отчаянный мальчишка,
Я собой не дорожу!
Если голову отрубят,
Я полено привяжу.
Прошли деревянный мост. Повернули за угол.
Перед закрытой дверью булочной шевелилась в мокрой мгле непривычно молчаливая толпа женщин: уже выстраивалась очередь за хлебом. И стоять им тут, рабочим женкам всю ночь под дождем, чтобы получить утром по куску мокрого, похожего на глину, "усатого", с мякиной и острыми остями хлеба, от которого болели животами ребята и угрюмо бранились вернувшиеся после четырнадцатичасовой работы усталые мужья...
Никого не было здесь в этот час, кроме понурых, молчаливых женщин. И ничего не было слышно, кроме монотонного шороха дождевых потоков в водосточных трубах.
Комлев с Шумовым шли теперь молча.
Еще раз свернули они в сторону - и подошли к глухой кирпичной стене завода.
- Отсюда и начнем, - негромко сказал Кирилл. - Бери, студент, кисть, ведерко, а я прогуляюсь.
Безлюдье... Вставать жителям этих мест к пяти утра, никак не позже, сейчас им - самый сон.
И все-таки Кирилл прошелся в одну сторону, потом в другую. И, вернувшись к Грише, сказал коротко:
- Действуй. Я покараулю, у меня глаз острей.
Гриша торопливо обмакнул кисть в ведерко с клейстером, мазнул по стене, налепил листовку и осторожно провел по ней ладонью: бумага легла ровно, без пузырей, без морщин. Потрогал углы - и они не отстали, клейстер был хорош.
- Сам варил, - не удержался от шутливой похвальбы Комлев. - Наша фирма известная.
- Двинем дальше?
- На воротах бы налепить...
- Что ж, можно и на воротах.
- "Что ж"! Там посажен сторож нехорош, вот тебе и "что ж"!
Подошли поближе. В раскрытой настежь, тускло освещенной проходной будке сидел, утонув в пахучем тулупе, бородатый дядя вида дремучего, нелюдимого.
Он не спал и, увидев прохожих, зашевелился и крякнул нарочито громко.
Кирилл шепнул Грише:
- Я его заслоню, а ты не зевай.
Он подошел к сторожу вплотную и заговорил просительно:
- Спичек, милый человек, не найдется? Мои отсырели...
- Ишь ты, как я тебе мил стал! - пророкотал бородач. - Ну, не льни, не льни ты ко мне, ради бога! Некурящий я.
Он вдруг с быстротой, которой от него и ждать было трудно, нырнул головой под локоть Кириллу - хотел разглядеть, что делает у ворот неведомо откуда взявшийся студент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108