Кроме Оруджиани, Веремьева и Трефилова, здесь был и Семен Шахно "Шахно-Неперсидский", - которого Гриша никак не ожидал встретить сегодня.
На кровати, застланной пикейным покрывалом, сидел рядом с Трефиловым Притула-Холковский, которого Шумов знал только с виду.
Остальных он видел впервые.
Должно быть, кого-то ждали.
Все переговаривались вполголоса, иногда раздавался сдержанный смех и сейчас же смолкал под укоризненным взглядом Трефилова - бородач держался патриархом, уверенно и не без важности восседая на пикейном покрывале.
Гриша поспешно прошел в уголок и примостился рядом с Веремьевым.
- В тесноте, да не в обиде, - прошептал тот и, кивнув на Притулу, спросил: - Видали "светило"?
Притула-Холковский был еще совсем молодой человек с очень правильными и какими-то неподвижными чертами лица, аккуратно на косой пробор причесанный, не в пример Трефилову, носившему шевелюру, как уже говорилось, "под мужика".
Притула слыл "интересной" фигурой: сын крупного помещика, не то украинского, не то польского, он восстал (правда, злые языки говорили, что на словах только) против своего класса: в программе эсеров ведь основным пунктом стояла передача помещичьей земли крестьянам.
Притула знал о своей репутации интересной личности и немного кокетничал этим, особенно в присутствии барышень.
Сегодня барышень не было, и он решил придать своему лицу строгое, "волевое" выражение, отчего лицо, вероятно, и стало казаться неподвижным.
Через минуту раздались звонки, четыре коротких, один длинный условленный знак для посвященных, и в комнату вошел лохматый студент в очках, с лицом худым и сумрачным.
Хмуро кивнув головой, он сел у самой двери.
- Ну, теперь как будто, - медленно проговорил Трефилов, - мы можем приступить к делу.
Он обвел собравшихся многозначительным взглядом и продолжал:
- Для начала мы, может быть, дадим слово товарищу Петро?
Притула встал. Значит, это и был товарищ Петро.
- Не возражаете? - спросил он, обращаясь почему-то к одному Оруджиани.
Грузин молча пожал плечами.
- Молчание - знак согласия, - провозгласил Трефилов. - Не будем тогда терять времени. Начинай, Петро.
Притула ровным и словно нарочито бесстрастным голосом заявил, что он будет отстаивать тезис: прежде чем обсуждать какое-либо отдельное, имеющее практический смысл действие, надо договориться о некоторых принципиальных вопросах, ибо отдельные действия - лишь звенья в общей цепи движения вперед.
- Почему движение вперед это цепь? - спросил сидевший у дверей лохматый студент.
Послышались подавленные смешки.
- Если угодно, я могу предложить более банальное определение, невозмутимым тоном начал Притула.
- И попрошу больше не перебивать! - сердито сказал Трефилов.
- А с какой стати дирижерскую палочку захватили здесь Трефилов и Притула? - запальчиво воскликнул лохматый. - Кто вас на это уполномочил?
- Товарищ Гринштейн, - обратился к нему Оруджиани, - не надо усложнять дело. Главное для нас договориться о совместном протесте в связи с известной всем годовщиной. Дирижерская палочка и все остальное - мелочи.
- Я все-таки отвечу коллеге Гринштейну, - процедил Трефилов. - Мы взяли на себя руководить собранием по праву большинства.
Гринштейн вскочил:
- Кто производил подсчет?
Семен Шахно вздохнул.
- Вот всегда так, - проговорил он скорбно. - Ну буквально всегда!
- Условимся вооружиться терпением на сегодня, - сказал Оруджиани. - Я тоже, товарищ Гринштейн, обладаю несчастной наклонностью к горячности в споре. И все же, как видите, стараюсь сдерживаться.
- Хорошо, я тоже буду стараться. Прошу прощения. И прошу докладчика... или оратора... или как вас там... продолжать.
У Притулы неподвижные черты лица остались совершенно бесстрастными.
Переждав немного, он продолжал свою речь ровным и каким-то профессорским тоном, с ненужным обилием таких выражений, как "дифференциация", "абсентеизм масс" и тому подобные.
Суть, однако, была ясна.
Установлено, что социалистическая революция возможна только в условиях высокоразвитой промышленности... Отсталая земледельческая Россия... У нас приходится считаться с огромным, с подавляющим большинством неграмотного, темного населения, для которого даже самое слово "социализм" совершенно непонятно. В таких условиях проповедь немедленного социального переворота - авантюризм.
Оратор говорил долго, книжно и так грамматически правильно, что слушатели при желании могли бы мысленно расставлять по ходу его речи знаки препинания.
- Ох, господи, - откровенно зевнул Веремьев, - все это старо, как мир!
Шумов начал недоумевать: почему все-таки Оруджиани дал согласие на передачу "дирижерской палочки" в чужие руки? Может быть, имело бы смысл сразу же дать бой? Все равно, без этого, как видно, не обойтись.
Он поглядел на грузина: тот сидел совершенно невозмутимый.
Только когда Притула-Холковский назвал лозунг социалистической революции, провозглашаемый в обстановке войны, "опасной демагогией", Оруджиани встал и сказал:
- Цитирую по памяти: "Лозунг распространения на войска и на театр военных действий пропаганды социалистической революции... организация для таковой пропаганды нелегальных ячеек в войсках..."
- Что такое? - растерянно посмотрел на него Притула.
- Это - из сообщения царского правительства об аресте думской фракции большевиков.
- Чудовищно! - рявкнул Трефилов, подымаясь со своего пикейного пьедестала.
- Если сомневаетесь в точности цитаты, можете свериться с текстом журнала "Право" за 1914 год, ноябрь месяц. Номер журнала хранится в Публичной библиотеке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108