- Мезенская губа завсегда толкунцы разводит, - сказал Колька, - тут тихая губская вода с быстрой, которая по горлу беломорскому идет, встречаются. Вот и толкутся они, никак столковаться не могут.
Димка рассмеялся. На него качка не действовала, а на некоторых ребят подействовала, хотя была и не очень сильная. Разошлись кто куда, многие спустились в кубрик. А вот Карбас, так тот, похоже, даже наслаждался. Он сменил Саню и стоял на носу, гордо выпятив грудь. Большинство ребят занимались своими делами, но кто-то все-таки уже слегка позеленел. Васька Баландин и Боря-маленький лежали на нарах и постанывали, а развеселый Славка ушел на корму.
- Черноморец-то наш рыбку кормит! - пронзительно закричал Шкерт, но внезапно замолчал, поджал губы и, схватившись одной рукой за горло, другой за живот, тоже побежал на корму.
К утру мезенские толкунцы прекратились, и "Зубатка" снова пошла по тихой воде вдоль Канинского берега. А к вечеру караван поравнялся с Каниным Носом, за которым уже совсем кончилось Белое море и началось Баренцево.
Вода после Канина Носа стала светло-зеленой, а спокойные ленивые волны чуть отливали лазурью. Только закат в этот вечер был какой-то необычный: не золотисто-розовый, а белесый и желтоватый. Карбас сказал, что такой закат к "туску" - к тусклому небу либо к дождю.
Вскоре оконечность Канина Носа скрылась за кормой, и "Зубатка" с ее караваном вышла в открытое море.
10
Капитан Замятин всю ночь простоял на мостике. С вечера посвежело все же океан давал себя знать - и Павел Петрович на все пуговицы застегнул свой кожаный реглан.
Он хорошо знал этот район Баренцева моря - ловил рыбу еще на "Смене", да и просто ходил здесь часто и раньше. Довести "Зубатку" до места для него не составляло особого труда. Но это тогда, до войны, когда не шныряли вокруг немецкие подлодки и эсминцы и не крутились в небе вражеские стервятники.
Он стоял на мостике, большой, голубоглазый, сжав плотно губы, и смотрел, смотрел до рези в глазах на море - такое знакомое и такое сейчас враждебное, на эту обманчиво ласковую в белой, почти без сумерек, северной ночи зеленоватую лазурь, смотрел на небо с расплывчатой линией горизонта, и глухая тревога не отпускала его.
Канин Нос ушел в далекую дымку, скоро на северо-востоке покажется плоский блин Колгуева острова с его рыжими низкими берегами. И под берега эти не пойдешь: полно здесь кошек - песчаных надводных и подводных мелей. Надо брать мористее, курсом почти на норд. Но там черный утюг "Зубатки" и идущие в кильватере "Азимут" и "Авангард" будут видны как на ладони - что хочешь, то и делай!
Старушка "Зубатка" шла пока прилично - узлов под десять. Но это для нее хорошо, а если, не дай бог, эсминец или еще что?
Немного отлегло от сердца, когда вдруг быстро, как это часто здесь бывает, захмарило и небо покрылось ровной темно-серой пеленой. Все-таки хоть для самолетов видимость похуже. Стало сыро и промозгло. Замятин хотел было спуститься с мостика, пойти отдохнуть, как услышал звонкий, прерывающийся от волнения крик вахтенного матроса-наблюдателя:
- Слева по носу два самолета!
"Ну вот, - устало подумал капитан, - вот оно". Он посмотрел в направлении вытянутой руки матроса и сразу заметил в небе две черные точки. Они были еще далеко и рисовались как мухи, ползущие по запотевшему стеклу. Шли они стороной и, похоже, параллельным курсом, навстречу.
- Тревогу давать, капитан? - спросил вахтенный.
- Погоди пока, - сказал Замятин, - не полоши зря ребят. Штурмана Антуфьева и боцмана ко мне. Быстро! И Громова.
Прибежал на мостик штурман, за ним быстро подошел боцман. Кряхтя, поднялся по трапу Громов.
- Чего они здесь рыщут? - проворчал он.
- Здесь, в Баренцевом, почитай, только наши морские коммуникации и проходят, - сказал Замятин, - от союзников к нам и от нас к союзникам. Вот немец и охотится. Мне в Архангельске сказывали, что сейчас до нас большой конвой из Исландии пробивается. Шибко, говорят, ему досталось...
- Слышал, - сказал Громов.
- Чего ж спрашиваешь?
- Да так, со злости, - сказал Громов.
И сразу же снова закричал вахтенный:
- С бакборта* самолеты! На нас идут!
- Заметили, сволочи! - в сердцах сказал Замятин.
Он присмотрелся. На "Зубатку" шел на небольшой высоте один самолет, другой удалялся на запад.
- Антуфьев! Пулеметы - к бою! - резко скомандовал Замятин. - Боцман, команду с винтовками наверх. И изготовить шлюпки. Капитан Громов - в кубрик: ребятам надеть спасательные пояса. От вахтенного заберите мальчишку. И тоже... всех наверх!
- Зачем ребятишек-то наверх? - спросил Громов.
- Выполнять! - тихо и яростно сказал Замятин.
Серая отвратительная птица, не дойдя трех - четыре кабельтовых* до судна, развернулась влево и пошла вперед, оставляя "Зубатку" позади. "С носу зайдет", - подумал Замятин. Оглянувшись, он увидел, как быстро и точно выполняются его команды. У левого пулемета уже стоял Антуфьев с подручным, у правого - второй механик с одним из матросов. Из трюма за Громовым и комиссаром выходили притихшие ребята и рассаживались прямо на палубе. Матросы готовили к спуску шлюпки.
А фашист уже вышел на боевой курс: прямо по носу. "Хейнкель" - с этими-то Замятин был уже знаком.
- Антуфьев, ты уж тут сам, - сказал он и пошел в рубку.
Отстранив матроса, он намертво ухватился за рукоятки штурвала. Ну, капитан, вывози! Странно, но тревоги уже не было. Была холодная и расчетливая ярость: не дам, гад, не дам! И когда самолет был уже в двух кабельтовых от судна, Замятин стремительно крутанул штурвал. "Зубатка", слегка накренившись, пошла вправо. "Молодец механик, - мельком подумал капитан, - руль работает что надо".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64