..
Провалялся я почти три недели, и, если бы не какое-то новое чудодейственное лекарство, стреп-то-цид, кажется, который привезли с Большой земли летчики из отряда Марузука, я бы отдал концы - жуткое воспаление легких у меня было.
Когда я первый раз понял, что пришел в себя и лежу почему-то в избе Прилучных, я увидел перед собой Кольку Карбаса.
- Ну вот, ну и ладно, порядочек, значитси, - бормотал он, оклемался, значитси...
- Как Саня? - еле разлепив губы, спросил я.
- Саня? Ну что Саня, - забормотал Карбас, - Саня... того, в порядке Саня...
Он щадил меня, Карбасище мезенский. Он, видите ли, не хотел меня тревожить - мол, я больной еще...
А Саня Пустошный умер. Когда мы его вытаскивали, он почти уже и не был живым - волна ударила его головой о камень, и... и его не довезли даже до Малых Кармакул - в пути и умер.
А я поправился. Я поправился быстро и снова пошел в лодку... И на жестокий счет войны, на проклятый счет фашистов записал еще одно имя: Саня, Саня Пустошный.
Мы все стали немножко суровее, немножко молчаливее. Мы работали. Промышляли кайру, шкерили ее и засаливали. Любое дело здесь не было легким, но если мы стонали, то стонали только про себя, молча.
Шкерить - это значит сдирать с птицы шкурку и потрошить. На холодном ветру это было не просто, а еще хуже - потом мыть и полоскать тушки в бочке с морской водой. И уж совсем неприятным делом была засолка. Крепчайший раствор соли - тузлук - разводился в брезентовых чанах. В этот раствор бросали кайриные тушки, там они солились вроде сами по себе, но у засольщиков ныли, саднили разъеденные солью руки, покраснели и слезились глаза. Да и другим было несладко: у тех, кто в лодках собирал птицу, распухали, как при ревматизме, и болели ноги, а на руках кровавые мозоли натирались от весел. У тех, кто стрелял или "шихал", трещали все кости от постоянной "гимнастики" на скалах. Но мы работали! И за работой забывалось горе... нет, не забывалось - затаивалось...
21
Прилучный стоял перед Людмилой Сергеевной. Вид у него был хмурый и смущенный.
- Слышь, комиссар, ты на меня не серчай, - проговорил он наконец, отводя глаза в сторону, - не хотел я тебя расстраивать, да и молчать нельзя.
- Что случилось? - с тревогой спросила Людмила Сергеевна.
- Мы с Ваняткой на дальний промысел собираемся, а тут, понимаешь, такое дело...
- Да не тяните вы, Иван Иванович!
- Вообще-то, ерунда, да и песцы эти - так, барахло одно, некондиционные. Ребятишкам ушанки справить хотел...
- Какие песцы? - ничего не понимая, спросила Людмила Сергеевна.
Прилучный переминался с ноги на ногу и что-то бормотал, потом махнул рукой и решился сказать:
- В баньке у меня те песцы лежали. Пять штук. Так вот, нет их сейчас... Понимаешь?!
Людмила Сергеевна подавленно молчала. "Вот оно, - думала она. - Я-то, дура, на себя понадеялась: справлюсь, пригляжу..."
- Найдем, Иван Иванович, - с трудом выговорила она, - не беспокойтесь.
- Да я не о себе беспокоюсь. Пропади они пропадом, те песцы шелудивые. У меня за тебя, комиссар, душа болит. Тут и еще дело есть...
- Что еще?! - взволнованно спросила Людмила Сергеевна.
- Гагачий пух кто-то из гнезд выбирает. А это уже дело, считай, государственное. Пух этот - валюта, золото чистое.
- А... может, другой кто? Со стороны?
- Других тут нет. Ненцы ежели когда забегают, так они знают, что тут мы с Ванюшкой промышляем, чужого они никогда не тронут... Уж ты сейчас-то промолчи, не тревожь ребят, а дальше присмотри. Да кому-нибудь из надежных парнишек своих скажи. Нельзя ведь так-то... А на меня не серчай, что сказал. - Он снял шапку, поклонился ей в пояс и ушел вниз.
"Что делать, что делать? - лихорадочно думала она. - С Антоном, с Антоном поговорить. Только с ним..."
Она нашла Антона и пошла с ним в тундру.
- Я так виновата перед всеми вами, - сказала она.
- Да что с вами, Людмила Сергеевна?! - изумился Антон.
- Ты слушай, не перебивай...
И она рассказала ему о разговоре с Прилучным. Антон помрачнел.
- Этих гадов или гада мы найдем, - сказал он. - А вы-то в чем виноваты?
- Виновата, - сказала Люмила Сергеевна. - Я должна была раньше рассказать вам про Баландина и Петра Иванова. Вы ведь не знаете, как они в экспедицию попали. Милиция настояла, чтобы при деле были, а я под свою ответственность взяла. Чем они оба в Архангельске занимались, ты знаешь. Иванов сбежал еще в начале войны из детского дома, там его не раз на воровстве ловили. Да и в Архангельске было...
Она замолчала.
- Так. Так, значит... - сказал Антон сквозь зубы. - Вы себя не терзайте. Разберемся...
- Только...
Антон молча кивнул.
Последнее время погода не баловала. Мы уставали и спали как убитые. Стонали, ворочались, кто-то даже по-щенячьи поскуливал, но все-таки спали...
Проснулся я от какого-то шума. Кричал Арся:
- Какая сволочь подсунула? Узнаю - убью!.. - Он стоял у выхода из палатки и тряс какой-то шкурой.
- Подожди, Арся, - говорил Антон, - разберемся.
- Выходит, я вор?!
- Никто на тебя не думает, - сказал Толик Находка.
- Как не думает?! - бушевал Арся. - В моем мешке песец этот драный? Или не в моем? Значит, я вор и есть!
- Так и есть, - сказал Шкерт.
- Ах ты... - сквозь зубы сказал Арся и бросился к Шкерту. Антон и Толик силой удержали его.
- Пусти, Тошка, - бешено сказал Арся, - не трону я его, только в глаза посмотрю.
Его отпустили, и он почти вплотную подошел к Шкерту и заглянул ему в глаза. Шкерт стоял, засунув руки в карманы, и смотрел спокойно и насмешливо. Арся глядел на него долго, и Шкерт не отводил глаз.
- Не он, - сказал наконец Арся и повернулся к Баланде. - Значит, ты?!
Тот сидел на койке, положив руки на колени и неестественно выпрямившись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64