— вздохнул он.— Ее не воротишь, а? В душе-то я, скажем, еще не старик, так бы и разошелся, да нет, не выходит.
— Куда там! — Асеин покачал головой и задумался.— Но как бы то ни было, жить надо...— Он вздохнул.— Ну, так что ты?
1 По обычаю, тому, кто сообщил радостное известие, полагается подарок — суюнчи.
2 Б а й к е — принятое на севере Киргизии обращение к старшему.
Да вот приехал к тебе, Асеке.
— Вижу, что приехал. Слыхал и про твою радость.
Сары откашлялся раз, потом другой. Улыбнулся:
— Это правда. Родила коза козлика, одного-единственного. А прежде все приносила двойни.
— Видно, так суждено.
— Скорей всего.
Асеин поднял брови.
— Ты скажи, как дела у тебя? — спросил он.— Некогда мне самому к тебе наведаться. Соседи-то как, заканчивают пахать?
— Не знаю, как Санджар, а все прочие уже больше половины вспахали.
— А ты?
— Мне, будь оно неладно, много еще осталось. Соха никуда не годится, старье эдакое. Да еще нынче с утра сошник о камень ударился, так она, можно сказать, вся рассыпалась. Помоги наладить, без тебя у меня ничего не получается.— Сары поднял с земли камчу и рассмеялся.— Вот тебе и суюнчи!
— Вот оно что... Да, если о камень... тут работы много. Скреплять надо умеючи, ты, глядишь, и вправду не справишься с этим.
— Куда мне! Я первым долгом к тебе.
— Понятно. Ладно, привози, попробуем наладить. Я, видишь, тоже в работе замаялся, ребята еще несмышленыши.
Асеин встал.
Целину подымать — дело особое. С полем на уступе он так не мучился. Известно, пахал тут и раньше, земля мягкая. Начал почти неделю, ну пять дней назад, а сделано всего ничего. Семена-то Асеин рассчитывал еще на три, а то и четыре таких полосы. Земля каменная, как тут успеть? И Таргыл, и выпрошенные у Бая волы устают быстро, совсем отощали от непосильной работы. Особенно Таргыл — одни мослы да ребра торчат. Пока дотащится с одного конца борозды до другого, весь пеной покроется. Кутуйану чудится, что Таргыл даже стонет, когда его погоняешь. Мальчику очень жаль животное.
Вначале Кутуйану нравилось участвовать в пахоте. Еще бы! Сидит он у Таргыла на спине, помахивает камчой, покрикивает, перекликается с Казатом: «Эй, Казат, подгоняй передних, чу, чу!» То и дело оглядываясь на Асеина, Кутуйан любуется им. Как он плуг ведет! На голове черный малахай.
Грудь нараспашку, обнаженные до локтя сильные руки оплетены вздувшимися от напряжения жилами. Густые, кустистые брови то подымаются вверх, то нависают на самые глаза, рот крепко сжат. Но больше всего нравится Кутуйану борода Асеина-ата. Седые волосы в ней перемежаются с темными, она раскинулась во всю грудь, ветер треплет ее и забрасывает легкие пушистые пряди Асеину через плечо, но он на это не обращает внимания, увлеченный трудом, работой, от которой лицо у старика горит; Асеин особенной, ласковой улыбкой встречает брызнувшие из-за гор лучи великого светила. Работает он молча, пристально следит за тем, как отваливаются вправо от лемеха пласты земли с зеленой травой, то и дело очищает плуг и шагает вперед своей обычной уверенной поступью. Не человек, а прямо целая гора, так кажется Кутуйану.
Но на самом-то деле у Асеина сила уже не та. Он по- стариковски отощал, плечи опустились... В молодые годы не таким он был, да ведь от возраста не убежишь, не спрячешься. Вон погляди-ка: торчат на лице обтянутые кожей скулы да нос, вот и весь вид. Мало-помалу, один за другим уходят из жизни друзья-сверстники, тоскливо от этого, тяжко на душе, становишься обидчив, как ребенок, упрям, слезлив.
Асеин старается не поддаваться старости, но чувствует, что все-таки одолевает его она. Бывает, возьмет он свой комуз, выйдет на пригорок подле мельницы, станет там, глядит на затянутую дымкой Чуйскую долину, долго глядит, будто ищет чего-то. И потихоньку напевает, только не так, как раньше, по-другому. Голос то дрожит, то тянет одну мелодию, то срывается, замирает.
Кутуйан не понимает, в чем дело. Он смотрит в ту же сторону, что и Асеин-ата. Бескрайний простор, широкая степь. Раскинуты по ней серыми пятнышками жилища бедняков, темнеют распаханные участки земли.
Кутуйан оборачивается к Асеину-ата, но тот его не замечает. Тянет и тянет жалобную песню, которая так и называется «Жалоба»:
О, этот бренный мир, юдоль печали!
Куда ни поглядишь — везде мертво.
Вся радость мира этого едва ли
Искупит все страдания его.
Был человек и вот уже как не был.
Попробуй всех умерших помяни!
Ушли, вперив глаза пустые в небо,
Пустые горсти сжав, ушли они...
О, этот бренный мир, юдоль печали...
Песен у Асеина-ата великое множество. Он поет и о солнце в небе, и о луне, и о бегущей воде. Поет о справедливости, о судьбе человека, оплакивает эту судьбу, оплакивает старость. От кого он научился всем этим песням? Наверное, ни от кого — сам все сочиняет. Ведь он никогда не повторяет то, что пел однажды. Смысл вроде бы тот же, а слова другие, и мелодия другая. Совсем другая.
Когда Асеин поет, Кутуйан замирает и старается не пропустить ни слова. Он мог бы слушать без конца — пускай зайдет солнце, наступит ночь, луна тихо засияет на небосводе... Потом пусть скроется и она, и снова настанет день. Кутуйану ни до чего нет дела, кроме удивительного мира, который оживает в песнях Асеина. Да, удивительного...
Кутуйану и сам Асеин кажется удивительным и необыкновенным. Хранителем несметных сокровищ. Асеин все знает, все умеет... Почему же он не такой богатый, как Бай? Не такой именитый, как Саты-бий? Почему до самой старости должен он изнурять себя тяжким трудом?
...Вскоре после ухода Сары пошел дождь, да какой — прямо ливень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92