— И он ткнул рукой в ту сторону, где у порога присел Казат: — А это кто? Надеюсь, не один из ваших почетных гостей?
— Это сын Асеина.
— Скажите, пожалуйста, а мы и не знали такого знатного человека! — Усатый изобразил ехидную ухмылку.— Откуда взялся этот манап?
— При чем здесь манап, Асеин один из наших джата- ков.
— Ах, вот оно что! Стало быть, вы не можете повелевать вашими джатаками?
И тут в разговор вступила Бегаим.
— И джатак, и батрак — свободные люди, дорогой мирза! Мало того, что забирают у джатаков скот и зерно, теперь хотят забрать по произволу сына.
Бегаим нынче особенна была хороша. Она стояла, гордо выпрямившись и опустив густые длинные ресницы. Чуть сильнее обычного обозначились и побелели тонкие, красиво
вырезанные ноздри прямого носа, щеки разрумянились, и ярче сделались полные свежие губы.
Усатый понял намек на прошлые события. Понял и то, что Бегаим, женщина волевая и решительная, не хочет, чтобы на Бая возлагали ответственность за неприглядное дело. Слегка наклонившись с седла, сказал:
— Вы, конечно, правы, Аим. Но ведь аксакал...
Бегаим его перебила:
— Есть люди и постарше.
— Ну, хорошо, давайте мы вот как поступим.— Усатый повернулся к Казату.— Понимаешь, братец, надо, как у нас принято, прийти родичам на помощь. До осени побудешь табунщиком, иначе кони у нас одичают или совсем разбегутся. Договорились?
— Как же так?— вскинулся Казат.— Я должен спросить у отца, байке!
Кутуйан подтолкнул Казата локтем и шепнул:
— Его надо называть «мирза».
Усатый осклабился.
— Какой скромный джигит! Уже бороду бреет, а все на отца оглядывается. Такой и нам подойдет. Поехали!
Кутуйан в испуге ухватил Казата за полу и уже открыл рот, собираясь что-то сказать, но его опередила Бегаим:
— Но ведь молодой человек прав. Он единственный сын у своего отца, и у них на руках еще старуха теща, совсем больная. Оставили бы вы их в покое!
— Вы, госпожа, кажется, очень разумная женщина. Поймите, пожалуйста, мы его не на край света увозим. Какая разница — здесь или там. Думаю, его отец не отказал бы нам, а? Давай, парень, собирайся.
...Скоро они были уже далеко. Казат все оглядывался — он скакал позади всех. Может, стоило ему потверже отказаться, воспротивиться? Только джигиты вооружены, да и много их против одного. Расправились бы с ним легко и просто.
Бегаим казалось, что она сейчас упадет и умрет. Потеряна последняя надежда, улетела, как пыль из-под конских копыт. Она смотрела вслед всадникам, смотрела неотрывно на Казата... Вот он обернулся в последний раз и хлестнул камчой коня.
Кутуйан побежал было следом за конями, уносившими и Казата, и тех, кто заставил его уехать. Почему они так делают? Почему распоряжаются? Разве только им нужно есть и пить? А другим не надо? Почему бог этого не замечает? Не наказывает насильников?
Почему? Почему? Почему?.. А где ответ на эти «почему»?
Опомнившись, он остановился и крепко, так, что побелели суставы, сжал кулаки. Едва переступив порог сознательной жизни, Кутуйан успел кое-что повидать, но никогда еще не было ему так горько, как нынче.
У Бегаим Кутуйан прожил три дня. И еле дотянул. Правда, Аим-апа хорошая, добрая, ничего не скажешь. И Айдай неплохая девочка, отзывчивая. Они обе очень хорошо относились к нему, ничем не давали понять своего превосходства. Но Кутуйан не испытывал по отношению к той же Айдай никаких теплых чувств. Глядя на нее, он почему-то все время представлял себе ее родного отца Мисиралы и приемного — Саты- бия. И сам он, и Казат пострадали по воле этих людей. И хотя Айдай живет у Аим-апа, она близка тем, все равно блошка.
Однажды, когда они вдвоем играли возле большого камня, Кутуйан нарочно, чтобы испытать ее, спросил:
— Айдай, ты почему со мной играешь? Ведь я бедный.
Айдай покачала головой:
— Нет, ты не бедный. Я знаю, что не бедный. У бедных не бывает умных детей.
У Кутуйана брови взлетели вверх.
— Разве все бедняки полоумные?
— Конечно! Мне говорил дедушка, что они потому бедные, что им ума не хватает.
— А ты любишь дедушку Саты-бия?
— А как же!
Кутуйану захотелось убежать от нее. Он не спросил, за что она любит Саты-бия. Потом он ее пожалел: мала еще, не понимает ничего. Помолчав, сказал:
— Да, дедушку или отца надо любить. Только плохие дети не любят родных. У меня есть Асеин-ата, он мне вместо отца. И мама. Завтра я к ним уеду.
Айдай широко раскрыла глаза.
— Не уезжай! — попросила она.— Без тебя мы с Бегаим- джене совсем одни останемся. Не уезжай, а? Ты хороший, ты лучше всех...
Чтобы не огорчать ее, Кутуйан улыбнулся и кивнул.
Наутро Садак увез его с собой. Айдай еще спала и не видела, как они уезжали.
12
Они вдвоем в Больной юрте.
Бегаим сильно исхудала, осунулась. Бессонница сделалась для нее привычной. Беспокойно ворочаясь на постели,
она, чтобы уснуть, принималась считать до тысячи, да что там до тысячи, считала неведомо до какого числа, но это не помогало. Вздремнет ненадолго уже под утро и вскакивает с постели, выходит из юрты. Кругом все тихо, аил спит, ни души не видать. Бегаим стоит и, постепенно успокаиваясь, слушает монотонный шум реки и крик кукушки. Потом она подымается на самую высокую точку холма и глядит на восток — туда, куда уехал Казат. «Где-то он теперь? Хоть бы заехал сюда разок, показался. Может, там воспользовались его молодостью, безотказностью в работе и услали еще куда-нибудь. С них все станется! Если бы не так, то он, наверное, прислал бы о себе весточку. Вспоминает ли, скучает ли, боль моя сердечная! О господи, исполни мое заветное желание, извелась я совсем!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92