Старая вся изорвалась, на ребятах, известное дело, горит все, да и вырос он изо всего.
У Мээркан будто камень с души свалился, она с готовностью отозвалась:
— Да уж конечно, ребята, они такие...
— Твой-то еще маленький, не так заметно, а как начнет выравниваться, только держись. И то, и это, да еще сирота, с ними куда тяжелей. Только и думаешь, как бы не чувствовал себя хуже других.
— Что говорить!
— Не посетуй на нашу просьбу, милая. Я в долгу не останусь, греха на душу не возьму. Сшей одежду моему озорнику. Если сейчас тебе некогда, нам торопиться некуда, когда сделаешь, тогда и сделаешь.
— Как мне отказать вам, аке1. Только вот... материи лишней дома нет,— огорченно сказала Мээркан.
'Аке — обращение женщины к старшему по возрасту мужчине.
— Материи? Вот тебе на! Материя пойдет от нас, как же иначе? Осталась в запасе после покойной жены. Отрезов пять, не меньше. Доставим.
— Ну и когда вам нужно?
— Ты по своим делам располагай, добрая моя. Если ты свободна, то хоть завтра доставим. Или, может, парня я пришлю, чтобы ты могла сразу мерку снять?
— Ладно, пускай придет.
— Вот и хорошо, вот и славно! Весна ведь, пускай в новеньком покрасуется! Ладно, мне пора собираться.— Асеин сотворил молитву, как положено после угощения, и встал.— Не спросил я, как твоего мальчика зовут.
— Кутуйан.
— Хорошо-о! Ну, Кутуйан-мирза, не желаешь на моем коне прокатиться? Проводить меня, а? Давай-давай, поехали!
Усадив Кутуйана позади себя, Асеин не спеша ехал по прямой дороге. Он то и дело заговаривал с мальчиком, шутил, а примерно на полпути спросил:
— Кутуйан-мирза, как у вас дома дела с мукой и толокном? Время теперь самое голодное, хватит вам припасов до нового урожая?
— Не знаю, может, и хватит. Обе половины пестрого курджуна были полны ячменя. На Новый год мама готовила оруздаму1, очень вкусную, на нее много муки ушло, полная большая миска. Потом мама муку просеяла, какая осталась.
Асеин больше ни о чем не спрашивал. Опустив голову, он начал напевать. О чем? Мальчик не понял толком, но голос старика ему нравился: густой, приятный. И песня какая-то занятная, то и дело повторяются в ней слова «бренный мир», они слышны отчетливо, тяжело и вырываются из груди Асеи- на словно горький вздох. Но вот пение прекратилось, и в наступившей глубокой тишине слышен стал лишь мерный цокот конских копыт.
Потом старик снова запел — и опять про свой «бренный мир». Бесконечная какая-то песня. Кутуйан по-прежнему почти ничего в ней не понимает, но слушает внимательно. Сказка это вроде и не сказка, что-то совсем другое. Больше похоже на материны кошоки-причитания, которые она заводит по отцу,— такая же в этой песне безысходная печаль.
1 Новый год приходился примерно на 22 марта; обычно в этот день готовили особое кушанье, оруздаму — жидкую кашу с добавлением молока, мяса...
Кутуйан слушает и молчит. Кажется, внемлет песне и конь, на котором они едут; должно быть, и коню передалось настроение хозяина, потому что он, понурив голову, все реже перебирает ногами.
Впрочем, скоро они добрались до места.
Наискосок по склону горы тянется арык, возле арыка стоит крытая соломой небольшая мельница. Рядом с ней саманный дом с двускатной крышей. Во дворе никого не видать, пусто. Единственное живое существо — черно-пестрый кобель, привязанный на тонкой цепи к углу дома. Пес, должно быть, узнал хозяина, потому что, немного подавшись вперед и задравши вверх свернутый кольцом хвост, он тявкнул раз- другой и успокоился.
Кутуйан диву давался: юрты у них, видно, нет, а как они живут в глиняном доме? Загона тоже нет, вместо него — глинобитная сараюшка, маленькая, больше пяти, в крайнем случае шести овец в нее не войдет. И в доме, и в сараюшке проделаны небольшие окошки, которые Кутуйану тоже непривычно было видеть. Но особенно его поразили лопасти мельничных колес: большущие, оей-е-ей! И какие-то несуразные, неуклюжие. Когда они жили на джайлоо, Кутуйан тоже мастерил мельницы, игрушечные, конечно, и лопасти делал из стеблей чия1. Устраивал из камней запруду, пускал водопад, и лопасти маленькой мельницы вращались. А эти огромные как вертятся? А-а, понятно: когда засыпают зерно, воду пускают — много воды — так, чтобы она попадала на лопасти колеса, тогда колесо от тяжести воды начинает поворачиваться. Конечно, так! А иначе кому под силу повернуть такое большое колесо? А желоба какие! Все позеленели, и лопасти тоже. Вот бы поглядеть еще на жернова, но дверь мельницы закрыта.
Асеин тем временем привязал коня к столбу коновязи и позвал Кутуйана:
— Пошли в дом.
Кутуйан последовал за ним.
Большая небеленая комната. Потолка нет, видны поддерживающие крышу кривые стропила. В углу очаг, над очагом большое отверстие. Тундюк, что ли? Непонятно. Света в окна проникает маловато, в доме темно. У очага сидит сгорбленная старуха: она чем-то занята, то ли шерсть треплет, то ли лоскутки перебирает. На их приход не обратила никакого внимания.
1 Ч и й — высокая жесткая трава, стебли которой идут на изготовление циновок.
Едва переступив порог, Кутайан начал озираться по сторонам. На сердце у него сделалось отчего-то тяжело и неспокойно. Казалось, ступи неосторожно — и рухнет прямо тебе на голову весь этот глиняный дом. А тут еще старуха эта, похожая на сказочную ведьму — Медный Нос. Тощая, костлявая, волосы космами выбились из-под платка. Подбородок острый, нос тоже острый, и старуха все время им шмыгает. Того и гляди, откроет рот и зашипит: «Съем тебя! Съем, съем!»
Асеин как ни в чем не бывало провел Кутуйана поближе к переднему углу. Мальчик молча опустился на пеструю кошму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92