Наверное, не один останется на дороге и сделается пищей для стервятников.
Наутро он снова поднялся на гору, с которой вчера увидел кочевье. Долго смотрел на запад — туда, куда ушли караваны. Ни души на дороге. Небо, холмы, горы... Сумрачно, тихо. Мир словно опустел. Казат один, а вернее сказать, тело его здесь, но душа — с теми, кто навсегда покинул родные края. Тяжкое испытание выпало на долю его народу, а без народа он не мыслит жизни. Он повалился ничком на землю и горько зарыдал, заплакал — впервые после того, как оплакал смерть матери.
Успокоившись, он сел и долго смотрел, как пасется табун. Какое же благородное животное — лошадь! Кони в табуне как на подбор, и все со звездочкой на лбу.
Не сам Байтик вырастил и выходил этих коней. За него это делали другие. А сколько еще табунов обихаживают его джигиты!
Казат поднял голову и задумался. Ведь и вправду не своим трудом, не своим горбом заработал Байтик свои табуны, отары и стада. Все это он получил от народа, в том числе и от людей племени кунту, которому выпало на долю покинуть свою землю. А что, если угнать этот табун, отдать коней тем, кто вынужден идти пешком? Быть может, Байтику просто не пришло в голову помочь людям?.. Какой бы он там ни был, он все-таки «отец народа», его глаза, способен же он на такое великодушие?
То было первое в жизни самостоятельное решение, принятое Казатом. Полудетское, незрелое. Он и не подумал, чем это может кончиться, он весь отдался радостному желанию прийти на помощь своему народу.
Ему бы поразмыслить еще, взвесить свое решение, но он этого не сделал. Просто вскочил в седло, собрал табун и погнал вниз...
Байтик заранее знал, в какой день снимается с места племя кунту. Опасался, что найдутся среди откочевывающих лихие головы, от которых только и жди беды для своего достатка. Со злобной предусмотрительностью направил он в загодя намеченные места отборных джигитов и предоставил им полную свободу действий.
Казат перегнал табун через речку Джыламыш и завернул его на старую дорогу, и тут откуда ни возьмись окружили
его с криками и топотом человек десять джигитов. Казат глазам своим не верил, а между тем предводитель джигитов, обутый в сапоги до колен и одетый в черный чапан, уже остановился прямо перед ним.
— Ты куда?
Казат не сробел:
— Тоже еще, куда! Тебе что за дело?
— А вот что! Хлесткий удар плетью ожег Казата.
Он было хотел ответить тем же, но предводителю на
помощь пришли его подручные, и на Казата обрушились новые удары. Что-то горячее потекло по щеке... Кровь...
— Вы кто такие?
— Не узнаешь? — Заводила захохотал.
— Кто вы, спрашиваю?
— А ты кто?
— Я табунщик батыра.
— Ну да? — Предводитель захохотал еще громче.— Ладно, тогда отвечай, куда гонишь коней так, что от них пар идет? Наши пастбища вон там, наверху, а?
Понял Казат, что перед ним джигиты Байтика. Отвечать было нечего, и он промолчал. Услыхал, как кто-то произнес удивленно:
— Кто бы мог подумать, что этот чурбан способен на такое! Ну и ну!
— В тихом омуте черти водятся,— отвечал на это предводитель.— Ясное дело, что не сам додумался, кто-то его подговорил.— Он повернулся к Казату: — Отвечай, кто тебя послал, ну? Ваш Базаке?
Казат молчал. Вытер рукой кровь с лица и перевел на предводителя тяжелый неподвижный взгляд.
— Ты что, оглох? Кто тебя послал, спрашиваю!
Молчание.
Страшный удар пониже уха. Казат качнулся и свалился с седла.
— Забирайте его с собой! — крикнул предводитель.— Давай клади его на круп коня. Заговорит, куда он денется! Ишь, сорвались, как псы с цепи! Ради Базаркула пошел на преступление, все они из одной и той же глины слеплены.
Торчит на левом берегу речки Джыламыш голый серый бугор. Вокруг него одни пески, на которых кое-где растут низкие, корявые кусты дикого шиповника.
Время за полдень.
Асеина волокли сюда чуть ли не за шиворот.
Поодаль от бугра стоят связанные цепочкой — голову к хвосту — лошади. Еще поодаль столпились люди, человек двадцать, а то и тридцать.
«Что там случилось? — недоумевал Асеин.— Господь милостивый, в чем беда?»
Толпа расступилась, и старик увидел глубокую четырехугольную яму. На краю ямы стоит Казат, руки у него связаны назади. И весь он в крови. Справа и слева его держат два джигита.
— Отец! — хриплым, глухим голосом выговорил Казат.— Ты пришел, отец?
— Казат! — Асеин бросился к сыну, но его крепко ухватили за локти и удержали.
Старик попытался вырваться.
— Отпустите! — крикнул он.— За что такое насилие? Что он вам сделал, отца чьего-нибудь убил? Почему вы его схватили? Пустите меня!
По другую сторону ямы Казат весь напрягся, но ему удалось даже сдвинуться с места. Отец и сын молча смотрел** друг на друга.
Асеин не мог понять, что за беда стряслась, за какие грехи так избили его Казата. По какому праву?
— Казаттай, родной! Скажи, чем ты провинился? Что ты сделал, скажи, сынок!
— Отец, я ни в чем не виноват.— У Казата на глазах выступили слезы.— Вся моя вина в том, что я люблю свой народ и хотел доказать свою любовь. У меня чистые мысли...
Только теперь Асеин заметил людей в красных шапках1, одни из которых выступил вперед и сказал'
— Чистота его мыслей, аксакал, заключается в том, что он угнал табун лошадей. Конечно, мысль эта не принадлежит ему, он действовал по чьей-то указке. Мы решили доставить сюда вас, его отца. Если он признается, кто его послал, то будет прощен. Сам он сказать не желает. Если вам дорога жизнь вашего сына, велите ему признаться.
Асеина затрясло. Табун лошадей! О создатель! Его Казат пошел на такое дело? Нет, его и вправду кто-то подговорил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92