Она ответила на его взгляд улыбкой, черты ее лица смягчились, а в кончиках пальцев она ощутила биение пульса.— Что такое? — поинтересовалась она. — Почему ты замолчал?— Да так, — ответил он, промокнув со лба пот. — Просто…— Что?— Ничего. Так. Нелепость какая-то.— Все, что ты говоришь, разумно, мой дорогой. Для меня.— «Мой дорогой», — передразнил он. — Ты разговариваешь со мной как с ребенком.— Извини, Кен. Я не считаю тебя ребенком.— Тогда, что? Что ты… Кем ты меня считаешь?— Мужчиной, конечно.Она посмотрела на часы и сказала:— Я, пожалуй, пойду ложиться. Ты еще посидишь?Он встал.— Нет, — сказал он, — я тоже иду… с тобой.Ах, эта пауза между словами «иду» и «с тобой». Если бы не это, его слова можно было бы истолковать иначе.Мать, проходя мимо, остановилась, и на мгновение их пальцы сплелись.— Конечно.Лучший друг, родственная душа и тридцатилетний партнер в постели. Впервые мать получила то, что хотела. Оливия Первым вопрос о том, чтобы известить мою мать, поднял Макс. Десять месяцев спустя после того, как мне поставили диагноз, мы ели в итальянском ресторанчике недалеко от рынка Кэмден-Лок. К тому времени я уже какое-то время ходила с тростью — что не доставляло мне особого удовольствия — и уставала быстрее, чем мне того хотелось. Когда я уставала, мышцы начинали подергиваться. Подергивания нередко приводили к судорогам. Что наблюдалось и когда передо мной поставили лазанью со шпинатом, источавшую аромат и пузырившуюся сыром.Едва в результате первой судороги под правым моим коленом образовался твердый, как камень, узел, я тихонько застонала и, прикрыв ладонью глаза, крепко стиснула зубы.— Больно, да? — спросил Крис.— Пройдет, — ответила я.Лазанья продолжала исходить запахами, а я продолжала ее игнорировать. Крис принялся массировать мне ногу — только это и приносило облегчение.— Ешь, — сказала я.— Никуда она не денется.— Да справлюсь я, перестань ты, ради бога! —Судороги нарастали. Таких сильных у меня еще небыло. Казалось, вся правая нога покрывается шишками. А затем впервые начала подергиваться левая. — Черт, — прошептала я.— Что такое?— Ничего.Он действовал умело. Подергивания в левой ноге усиливались. Я уставилась на стол, на блестящие приборы, попыталась думать о посторонних вещах.— Лучше? — спросил он. Какая насмешка.— Спасибо, — сказала я сдавленным голосом. — Хватит.— Ты уверена? Если тебе больно…— Отвали, а? Ешь!Крис убрал руки, но не отвернулся. Я подозревала, что он считает до десяти.Мне хотелось извиниться и сказать, что не на него я злюсь, а просто боюсь, боюсь, боюсь. Судороги и подергивания продолжались. Я сидела, прижав кулаки ко лбу и зажмурившись так, что из глаз потихоньку сочились слезы. Я услышала, как сидевший напротив Макс, начал есть. Крис не пошевелился. В его молчании мне слышался укор. Вероятно, я его заслужила, но тут уж ничего не поделаешь.— Черт возьми, Крис. Перестань на меня таращиться, — процедила я сквозь зубы. — Я чувствую себя двухголовым младенцем.Тогда он отвернулся и принялся за пасту с грибами. Макс торопливо жевал, осторожно, по-птичьи посматривая то на Криса, то на меня. Потом положил вилку, промокнул рот салфеткой и сказал:— Я не говорил тебе, девочка? На прошлой неделе я прочел о твоей маме в нашей местной газетенке желтоватого оттенка.Сделав над собой усилие, я взяла вилку и ткнула ею в лазанью.— Да?— Твоя мать, похоже, молодец. Разумеется, ситуация весьма необычная — она и этот крикетист, — но твоя мать — женщина что надо, если хочешь знать мое мнение. Тем более странно.— Что?— Ты никогда о ней толком не рассказывала. Учитывая ее растущую известность, я нахожу это немного… необычным, скажем так.— Ничего необычного в этом нет, Макс. Мы не общаемся.— А. И с каких пор?— Давно уже. — Я глубоко вздохнула. Дрожание продолжалось, но судороги стали слабеть. Я посмотрела на Криса.— Прости, — тихо произнесла я. — Крис, я не хотела быть… такой. Как сейчас. И вообще… — Он отмахнулся и ничего не сказал. Я продолжала бессмысленно и жалко: — Черт возьми, Крис. Ну, пожалуйста.— Забудь.— Я не хотела… Когда на меня наваливается… я становлюсь… я себя не помню.— Все нормально. Не надо ничего объяснять. Я…— «Понимаю». Ты это хотел сказать. Ради бога, Крис. Прекрати постоянно строить из себя мученика! Лучше бы ты…— Что? Ударил тебя? Ушел? Тогда тебе стало бы легче? Почему ты все время меня отталкиваешь?Я швырнула вилку на стол.— Господи, это тупик.Макс пил красное вино — один бокал, который он ежедневно себе позволял. Он сделал глоток, пять секунд подержал его на языке, проглотил, смакуя.— Вы оба замахнулись на невозможное, — заметил он.— Я сто лет это говорю.Он пропустил мои слова мимо ушей.— Ты не сможешь справиться с этим один, — сказал он Крису, и нам обоим: — Глупо так думать. — И мне: — Пора.— Что «пора»? О чем ты?— Нужно ей сказать.Было не слишком сложно объединить эту фразу с предыдущими вопросами и замечаниями. Я ощетинилась.— Нечего ей обо мне знать, спасибо.— Не надо играть в игрушки, девочка. Это тебе не к лицу. Речь идет о смертельной болезни.— Тогда пошлите ей телеграмму, когда я отброшу коньки.— Так-то ты с ней обходишься?— Око за око. Переживет. Я же пережила.— Но не это же.— Я знаю, что умру. Не обязательно мне об этом напоминать.— Я не о тебе говорил, а о ней.— Ты ее не знаешь. Поверь мне, эта женщина обладает стойкостью, о которой недотепы вроде нас могут только мечтать. Мою смерть она стряхнет с себя, как капли дождя со своего шикарного зонтика фирмы «Бербери».— Вероятно, — согласился Макс. — Но таким образом мы отказываемся от ее возможной помощи.— Мне ее помощь не нужна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172