Дни будут идти незаметно, вскоре мир ее забудет, и сама она тоже забудет. Обязательно забудет, даже если на это уйдет вся ее жизнь.Похоже, так оно и будет. Мара не знала, чего ожидать, не задумывалась всерьез над тем, что значит быть любовницей принца. Она не знала, каково это будет — лежать в его объятиях, просыпаться по утрам рядом с ним, наслаждаться его щедростью, заботой, удивительным умением любить. Ей будет всего этого не хватать, она это понимала уже сейчас. Об этой потере она будет сожалеть до конца своих дней.Конечно, она сознавала, что это неправильно. Ей бы вздохнуть с облегчением, порадоваться, что больше не придется притворяться и носить маску, что можно будет вернуться к своей обычной жизни. Но в жизни никогда не бывает все так просто. Она привязалась к Родерику и к его гвардии, ей было не все равно, что с ними станется. Ей будет больно расставаться с ними. Гораздо больнее, чем она думала.Наконец ее волосы были зачесаны наверх и массой блестящих локонов спускались из высокого шиньона в греческом стиле, а за левым ухом были приколоты два маленьких безупречных розовых бутона, срезанных в теплице. Были натянуты белые шелковые чулки и бальные башмачки. Платье бело-розового шелка было со всей возможной осторожностью надето через голову, чтобы не испортить прическу, и застегнуто сзади на крохотные жемчужные пуговички, расправлено поверх нижних юбок, укрепленных конским волосом. Длинные тонкие лайковые перчатки были натянуты выше локтя.— Вы наденете ваши драгоценности, мадемуазель? — спросила Лила.Мара видела, что они не нужны, но бриллианты подарил ей Родерик — он, конечно, решит, что она должна их надеть. Она кивнула.— Прекрасно, — прошептала Лила, отступив на шаг, чтобы полюбоваться результатом своих стараний, когда колье, браслет и серьги были надеты. — На балу вам не будет равных!Мара поблагодарила девушку, искренне восхитившись ее умением укладывать волосы. Лила постучала в дверь спальни и открыла ее, пропуская хозяйку вперед.Родерик стоял у камина и смотрел на огонь, но, когда дверь гардеробной открылась, оглянулся на Мару. Он подошел к ней и поднес к губам ее руку, склонив голову в легком почтительном поклоне.— Звоните в колокола, бейте в бубны, она грядет!— Я опоздала? — растерянно спросила Мара.— Ты воплощение красоты. Ослепительна и безупречна.Она улыбнулась и окинула взглядом его сверкающий начищенными пуговицами парадный мундир, подчеркивающий ширину плеч. Ордена сияли у него на груди, золотистые волосы, аккуратно зачесанные назад, красиво блестели.— Это ты ослепителен.Он с легкой улыбкой отклонил комплимент, покачав головой, и продолжал:— У меня есть только одно замечание.Тут нахмурилась Лила и с воинственным видом выступила вперед:— Что-то не так, ваше высочество?Родерик бросил взгляд на Саруса, и старый слуга как по команде шагнул вперед, держа в одной руке обтянутую бархатом коробку, а в другой — нечто свернутое узлом. Он открыл коробку, и взорам собравшихся предстал драгоценный гарнитур: ожерелье из двух нитей чуть розоватого жемчуга с застежкой в виде крупной барочной жемчужины того же нежно-розового оттенка, жемчужный браслет и серьги.— Искупительный подарок, — пояснил Родерик. — Надеюсь, ты простишь мне отсутствие вкуса, проявленное в прошлом.Это был бесценный подарок. Столь необычные по окраске жемчуга, идеально подобранные по размеру, — на изготовление подобного гарнитура потребовались годы упорного труда. Они расплылись перед глазами у Мары, она сглотнула слезы, прежде чем поднять взгляд на принца.— Не нужно было этого делать.— Это было нужно мне.Он сделал властный жест горничной. Лила расстегнула бриллиантовое колье и отступила. Родерик надел на шею Маре жемчужное ожерелье. Он ловко вынул серьги у нее из ушей, снял браслет с затянутого перчаткой запястья, отбросил их в сторону, как ничего не стоящие побрякушки, и заменил жемчугами. Потом он взял у Саруса узел и встряхнул его. Узел развернулся в великолепный горностаевый плащ. Родерик накинул плащ на плечи Маре и застегнул его у горла невидимой застежкой.— Ты… ты слишком щедр, — запнувшись, сказала Мара.Так велико было душившее ее чувство вины, что она не могла заставить себя взглянуть ему в глаза. Вместо этого она устремила взгляд на голубую ленту какого-то ордена, пересекавшую его грудь.— Я законченный себялюбец, — возразил он. — Мне приятно видеть тебя в жемчугах, которые я сам выбрал. Будь я щедр, я дал бы тебе возможность отказаться, я не заставил бы тебя наряжаться для моего удовольствия. Будь я щедр, я давно уже отпустил бы тебя на волю или…Он закусил губу. Бывали случаи, когда любовь к красноречию могла сыграть с ним злую шутку. Он чуть было не сказал, что будь он щедр, он взял бы на себя бремя ее тайны; заставил бы ее признать, что потеря памяти была притворством; вызнал бы у нее причину, по которой она пришла к нему; сказал бы ей, что она может не продолжать, что больше не обязана исполнять его прихоти и поминутно опасаться, что ее разоблачат. Он этого не сделал, нарушив тем самым свой собственный кодекс чести. Но сейчас уже было слишком поздно исправлять содеянное. Он и в самом деле был себялюбцем.— Идем, — сказал Родерик, взяв ее под руку, — нас уже все ждут.Гвардейцы бесцельно слонялись по салону. Никто не хотел присесть из страха помять безупречно отглаженную парадную форму с золотыми полосками на мундирах и небесно-голубыми лампасами на брюках. С ними была и Джулиана, прекрасная, как богиня, в платье цвета морской волны, в маленькой диадеме из бриллиантов и сапфиров и с перьями в прическе, подчеркивающими ее рост.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125