Ей хотелось вопить, плакать, колотить кулаками в дверь, но она не хотела тешить мучителей зрелищем своего полного поражения.
А поражение она потерпела. И, стоя в комнате, напряженная и испуганная, она сознавала, что ее ждут безрадостные дни. Она сдерживала слезы, и ненависть придавала ей силы. Кэмпион прислушалась к голосам в коридоре. Гримметт что-то объяснял, но что — она не могла разобрать. Скэммелл же сначала возвысил голос от удивления, потом от возмущения, а потом сник. Открылась и закрылась парадная дверь, и теперь до нее долетали лишь голоса Скэммелла и Гудвайф.
Кэмпион с детства не выносила приглушенных голосов, С тех самых пор, как она прислушивалась к злобным словам родителей, предвещавшим жестокое наказание. В такие ночи она изо всех сил молилась. Молилась об одном-единственном намеке на любовь Иисуса. Но ответом всегда был лишь ветер в Уэрлаттоне, давящая темнота, окутывавшая большую лужайку, и далекие голоса.
Время шло. Сама того не замечая, она задыхалась, словно не могла унять сердце без свежего воздуха. Она успокоилась, правда, не сразу. За окном наступала ночь. Кэмпион попыталась открыть ставни, но против металлических прутьев ее пальцы были бессильны.
Она молилась. Молилась об избавлении. Она знала, что Бог есть и что Иисус — это любовь. Вопреки всему опыту своего детства, она упорно верила, что Бог есть добро и любовь. Она молилась, но не пуританскому Богу наказания, а Богу любви. Однако даже когда она произносила свои молитвы, те не вселяли надежды.
Повернулся ключ. Этот звук опять воскресил в ней страхи детства. Открылась дверь, и появилась свеча, точь-в-точь так же, как тогда, когда поздно вечером приходил отец с ремнем в руках. Когда он отсылал прочь служанку Чэрити, на его лице лежала мрачная тень Бога. На сей же раз пожаловал Сэмьюэл Скэммелл.
Он закрыл за собой дверь, поставил свечу на стол и смущенно улыбнулся стоявшей у окна девушке.
— Помолимся, Доркас? Она промолчала.
Он жестом предложил ей обойти вокруг стола и указал на пол.
— Я подумал, если мы вместе преклоним колени и поведаем Ему о наших бедах, нам, возможно, станет легче.
Она удивилась, насколько спокойно прозвучал ее голос.
— Он разрушил стены Иерихона. У вас есть труба? Скэммелл поежился от прозвучавшего в ее голосе презрения.
— Ты не поняла, Доркас. Ты больна. — Он всплескивал руками, стремясь объяснить ей что-то. — Смерть отца — это тяжело пережить. Доктор Фендерлин сказал, что тебе нужно принимать лекарство. Ты должна отдохнуть, милая, отдохнуть в Дорсете.
Он нелепо затряс головой, потом перешел на язык Сиона, чтобы не слишком задумываться. — Господь и Спаситель наш Иисус Христос поможет нам, Доркас. Возложи на него свои заботы и свою вину. — Его голос креп по мере того, как он входил в ритм восхваления. — Пусть нам трудно, Доркас, пусть нам плохо, но Он есть! Я знаю! Своей жизнью я это доказал. Доказал его спасительной милостью, кровью агнца, Доркас!
— Замолчите! — закричала она. — Замолчите!
Гудвайф советовала ему проучить Кэмпион, говорила, это решит все проблемы, и теперь он думал, может быть, она была права. Он заморгал. Он сознавал, что не принадлежит к числу сильных натур, иначе он бы воспротивился настояниям Гримметта поженить их этой же ночью. Скэммелл возражал, что совершенное ночью бракосочетание незаконно, Гримметт же лишь отмахнулся.
— Предоставьте это сэру Гренвиллу, сэр. Он знает, что законно.
Стало быть, это и есть брачная ночь Сэмьюэла Скэммелла, ночь, когда он возьмет на себя священную обязанность, возложенную на него Мэттью Слайзом, вести Доркас по пути спасения. Религиозность Скэммелла подарила ему и эту ночь, и эту невесту. И хоть вся его плоть жаждала ее, он был поражен силой ее непокорности. Гудвайф, пожалуй, была права. Вероятно, ему следует добиться послушания хорошей поркой. Он попробовал еще раз увещевать ее.
— Ты действительно спасена, Доркас?
Она презирала его. Высокая и несгибаемая, она стояла у закрытых прутьями ставней.
— Я верую в Иисуса Христа. Он ответил механически:
— Слава Господу. Слава Господу.
— Но я не такая христианка, как вы.
Вид у него был озадаченный. Палец почесал пещерообразную ноздрю.
— Есть только один тип христианства, Доркас.
— И что же это за тип?
Он был доволен, что наконец-то она с ним заговорила. Может быть, ему не придется расстегивать толстый ремень. Он улыбнулся, и его пухлые губы заблестели в свете единственной свечи.
— Христианин — это человек, признавший Иисуса своим господином, следующий его заповедям.
— Которые гласят, что нужно любить друг друга и поступать с другим так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой. — Она засмеялась. — Разве вы так поступаете? Навязывать себя мне — значит следовать одной из Его заповедей?
Он нетерпеливо затряс головой.
— Нет, нет и нет. Если человек избран Богом, если в нем сильна вера, Доркас, тогда у него есть долг, да, долг, просвещать других. Никто не сказал, что христианином быть легко, Доркас, но все же мы должны быть пастырями своего стада. Мы должны его направлять.
На ее лице проступило безмерное презрение.
— Я — одна из «них»? Меня нужно направлять? Он закивал, стремясь, чтобы она поняла.
— Женщины слабы, Доркас, плоть в них сильнее духа. Но путь женщины легче, ибо это путь послушания. Если ты смиришься и будешь кроткой, тебе ни о чем не придется беспокоиться. Я прихожу к тебе, Доркас, как повелел Господь, желая направить тебя на путь добра. Ты должна покориться и молиться, Доркас, сознавая, что такова Его воля.
Она наклонилась вперед, опершись о стол, и он вздрогнул, увидев ярость в ее лице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151