Стою я
перед ванной комнатой, уничтоженной совместными усилиями, и
душевно ною, впервые недоволен судьбой. Почему звери в моей
жизни, вначале в виде персонажей "охоты", а потом и
наяву, играют такую роль? Достоевский и Толстой не взялись бы
писать о моих взаимоотношениях с животными, для них это было бы
низменно и мелко. Где тут вопросы нравственности, где клубок
человеческих взаимоотношений, где основа духовного возрождения
- спросили бы они и, не получив ответа, ушли бы, монотонно
гудя: "Суди его Бог". Однако же, господа хорошие -
заметил бы я им вслед - есть вещи, от которых побледнеют
ваши Безуховы и Карамазовы.
Давайте сравним поведение гадов и некоторых наших товарищей.
Если не станем зажмуриваться, найдем так много схожего. Просто
биологическое у одних становится психическим у других. Вот
сегодня я вроде столкнулся с законом природы, включили меня в
биоценоз, где сплошные червяки, микробы, вирусы. Не спрашивая
согласия, провели сеанс паразитизма. Какие-то животные
воспользовались чужим многострадальным организмом, чтобы
обстряпать свои делишки. А разве мало встречалось граждан,
которые не прочь были проехаться у меня на закорках,
предварительно задурманив мою голову. Разве не по-червячьи во
время пожара любого типа поступает людская мафия: крайних отдает
"огню", а в середке остается цела и невредима.
Получается так: чуть прижмут монструозность на человеческой
половине мира, тут же по принципу сообщающихся сосудов (горшков,
наверное) перетекает она на животную половину. Так что, не зная
тварей, не суйся к людям. Экую штуку впечатляющую я открыл! Ай
да Гвидонов, сукин сын. Подпрыгиваю, вздымая руки кверху, как
вратарь, который взял мяч. Но, падая вниз, тут же сгибаюсь и
хватаюсь за живот, прощупываю и пальпирую, не шевелится ли кто.
Ведь там, чего доброго, поселилось кое-что похлеще, чем
скромняга бычий цепень или семейство аскаридок. Подозреваю, что
из каждого опарыша вырастает злодей, вроде того, что поджидал
меня в подвале. Съел я двести граммов лимонной, и хотя был
уверен, что это не поможет, все-таки страх немного растворил.
Даже надежда затеплилась, что у червячков царит заединщина и
никто из всей шатии-братии, не задержался, споров отсебятину, в
моем нутре до лучших времен. Итак, стою я посреди комнаты, как
ежик, которого вывернули наизнанку, и тут для оживления дохлой
ситуации исполняется ария совсем из другой оперы.
Нина интересовалась мной по телефону оттого, что ее мамашу смыло
в загородное садоводство кушать клубнику, а вместо родного
человека завелась в квартире жуть. И грипп дамочка приплела, и
охватившую ее после болезни слабость, и проблемы отстаивания
девичьей чести, и ценности, честно заработанные
дедушкой-мясником. Я, конечно, понимаю, что скрывают в себе эти
тары-бары, кто-то у нее сорвался с крючка, вот она хочет в
порядке компенсации немедленно зацепить другую рыбку. Ее
"примитива" тоже помню, обиду взлелеял. Поэтому
объясняю: не таков, чтоб бежать, придерживая подтяжки, по
первому свистку. Не бутылка я портвейна, к которой можно
приложиться в любой момент, когда она имеется. Плавное витийство
оборвалось, в ухе громыхнуло так, будто Нина растоптала
телефонный аппарат, но через полчаса она уже маячила в моих
дверях. Впустить впустил, но посоветовал не налегать на чистоту
и обходиться пока без ванной. Силенок, значит, на оборону
девичьей чести ей не достает, а чтоб промчаться сюда ракетой
- вполне. Вид у меня неоднозначный, однако она, не вникая в
нюансы, идет в дом, устраивается на кушетке и начинает в стиле
плохой передачи болтать про страшности. Едва, дескать, она
погасит свет и захочет дрыхнуть, сразу кто-то начинает чавкать у
нее над головой, скакать по одеялу и даже трогать ее тело белое
в разных интимных местах короткопалой скользкой лапкой. После
такого разъяснения я сразу разубедился в том, что у Нины
завелись какие-нибудь животные. Вот балабонит она, лопочет
невесть что, а я, особенно не обращая внимания, нарочито
постреливаю со своего вертячего кресла в разные стороны.
Повернусь в сторону установки, там лазерный пулемет, и
трах-трах-тах, крутанусь в другую, выхвачу свой наган, поймаю на
мушку какой-нибудь цветуечек, украшающий обои, и скажу:
"Шпок". Удовольствие комплексное, причин для напряженки
вроде не видно, однако, бродит по мне какой-то внутренний зуд, и
словно пар клубится над мозгами. Вскоре от этого "пара"
уже заколыхались очертания комнаты. Из-за него оттаивает мой
верный гном, зуд закручивает человечка и выбрасывает из емкости
тела. Стены и потолок встречают упавшего "за борт"
тряпочным мельтешением. От порыва какого-то ветра материя
задирается на манер набедренной повязки и оголяет вместо задницы
закулисную тьму. Гнома сдувает сквознячком, и вот уже он во
мглистом мирке неясного объема. Продолжая от первого лица,
отмечу, что обживание нового места началось с дыхалки.
Вдох-выдох, сжатие бежит к голове и обратно, к заднице. Волна
силы бросается вперед и откатывается назад. Вдох - и втяжка
приносит биения окружающего мирка. Выдох - и от жаркого
выброса заливается светом похожая на аквариум сцена. Там
просматривались две рыбки; я сам, вернее, карикатура на меня, и
женщина Нина. Были мы некрасивые, расплющенные камбалы: живот
синеватый, трупный, и багровая экзекуционная спина, бурое пятно
затылка и съехавший на сторону пятачок незначительного лица.
Втяжка хватает и тащит ко мне шум разговора, объемный и
рассыпчатый, кашу из телесных стуков и скрипов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36