Прослеживаемый в характере
хищника садизм вызвал ответное остервенение человека. С воплем:
"Жри всерьез или вали отсюда" резанул он вражину острым
краем неразлучной консервной банки крест-накрест. Несколько
капель освежило ему лицо и губы, а животное фыркнуло и
неожиданно затихло. Капли были вкусные, не в силах унять
инстинкт съедания ближнего, бомж поддался бурлению в животе.
Бурление это прошло волной по мышцам и расправило их. Воропаев,
размышляя не больше, чем сомнамбула, навалился на тушку
смертельного врага, содрал несколько панцирных щитков, которые
на удивление легко поддались, и дикарски впился в мякоть. Она
была похожа, даже при очень быстром сжирании, на смесь осетрины
и индюшатины, причем вареной. Люмпен хавал (иными словами не
назовешь) и откидывался, засыпая; отдремав, снова хавал. И так
далее, в этой же незамысловатой последовательности. В один
прекрасный момент он обнаружил, что от благородного по
гастрономическим и моральным качествам животного осталось только
несколько щитков, трубочек и усиков. К этому праздничному
событию острота Воропаевского зрения увеличилась настолько, что
он ясно различал себя и обстановку вокруг. Бомж был сыт, доволен
и больше похож на человека. Физиономия, ранее напоминавшая
взъерошенную воблу, перестала шелушиться, там и сям не болело
(как полжизни до того), затянулись нарывы в разных частях тела,
ушли в темное прошлое чирьи.
Обиталищем Воропаева была яйцевидная полость с жесткими, но
теплыми стенками. Пол скрывало что-то похожее на обрезки лент и
веревок. Эластичные канаты пробегали помещение вдоль и поперек,
уходили вверх, к круглой дыре в потолке - там, очевидно, был
вход-выход. К большой полости примыкало и несколько пещерок
помельче. Одна смахивала на камеру хранения. В ней на полочках
подрагивали мягкие комочки. А вот в другой, более студеной, в
ячейках вылеживалась густая золотистая масса. Воропаев, которому
отступать было некуда, макнул в это добро грязный палец и
тщательно его облизал. Тщательно, потому что "добро"
услаждало и распрямляло скрюченную душу бомжа. Набрав полную
консервную банку странной вкуснятины, Воропаев вернулся в
главную полость, горделиво прозванную им "гостиной",
уселся по-турецки на полу и стал, часто купая палец в еде,
рассуждать о сытной будущности. Неожиданно поток мечты был
прерван хрустом и треском. Воропаев вскочил - силы уже
накопились - решил, кто-то собирается заняться им, строго
спросить за все. Бомж для начала чуть не задушил себя за то, что
не стал рвать когти сразу после закусона. Он ухватился за первый
попавшийся канат и попробовал ускользнуть из объятий зла, но тот
не выдержал приращенного жратвой веса и лопнул. Воропаев рухнул
вниз, как прыгун-неудачник, с проклятьем на устах. Тем временем,
в духе наихудших предчувствий, кусок стены вылетел, пустив
легкую пыль, и в проем один за другим вползли пятеро. Они
обнюхали шелуху, оставшуюся на память от их товарища, и встали
полукругом напротив вжавшегося в угол Воропаева, как бы для
зачтения приговора. Видавший виды человек упал на колени. Не для
того, чтобы вымаливать прощение, а намереваясь самого
"широкого в плечах" зверя угостить по затылку. Человек
хотел, чтобы твари его не мучили, а кинулись бы скопом и
превратили мигом в фарш. Однако, "ударенный", казалось,
был не от мира сего. Он, и заодно его товарищи, испуганно поджав
усы, стравили уже известную "творожную массу". С
торжествующим смехом Воропаев набрал полные ладони
"творога" и, давясь не от голода, а от ощущения победы,
стал жрать. Твари с почтением сложили головы на пол и наблюдали.
Воропаев, когда пихать было некуда - столбик жорева дошел до
низу - взревел, извергая изо рта потоки. Как же иначе, раз
вокруг присутствующие провозглашают его вожаком, может, даже
вождем, вроде Чингисхана.
Спустя три месяца мало кто мог нарывающего, гноящегося бомжа
признать в элегантном господине Петре Эдуардовиче Воропаеве. Он
теперь заводно смеялся двумя рядами сияющих золотых зубов, а из
"кадилляка" ему отзывалось эхо девичьих звонких
голосков.
Мясные стада, медовые, творожные - все его. Фермы в
окрестностях города и за границей, фармацевтические фабрики,
лаборатории, где узнается правда об эволюционных фокусах. И
везде у Воропаева контрольный пакет акций. Селекция приносит
какие угодно результаты. Выведены поводыри для слепых,
сигнальщики для глухонемых и собутыльники для пьющих. Поголовье
растет так, как нравится хозяину, ведь новые домашние животные
харчят все подряд, от каши до угля, приноравливаясь или мутируя
под любую кормежку, вдобавок сами занимаются своим жильем.
Серьезные мужчины в английских костюмах: фермеры, биохимики,
промышленники слетаются к штаб-квартире Воропаева, как стаи
птиц. Они покупают рекордистов (причем, Петр Эдуардович
частенько предпочитает чемоданы с наличными) и начинают
прибыльные дела, везде, куда может ступить нога человека.
Личная скромность, нехитрый образ жизни, неприхотливость, а
также целебность мяса, панциря, слюней, слизи, прочих выделений
и отправлений составляют такую рекламу животным (в просторечьи
- яшкам), что овцы, коровы и всякие свиньи перестают
кого-либо интересовать, за исключением чудаков-аристократов и
извращенцев. Бедные страны, потрясенные воропаевским чудом,
завязывают с душиловкой и беспортошной нищетой, теперь у
тамошних людей на уме - только сочные твари. "Гадов,
гадов",- требует народ у власти, угрожая в случае отказа
превратиться в неуправляемое стадо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36