Но спектакль был еще впереди.
Родион Михайлович никогда не стрелял в башку, начинал он с ноги,
бока или загривка, ну и развивал тему помаленьку. Наверное,
удовлетворял какую-нибудь потребность. Надеюсь, что подчиненные
Дуева регулярно сталкивались с его способностями. А вообще,
Родион Михайлович животных любил, особенно тех, у кого вкус
получше.
Познакомились мы, когда я отдыхал у мужика-егеря в заказнике,
изредка постреливая в клопов и мух. Временами отдыхал и от
отдыха, помогая лесному человеку по хозяйству в знак
признательности за приют. По ходу дела ошивался неподалеку от
Дуева. Егерь в классическом советском стиле перед значительным
товарищем холуйствовал, скалился шуткам, подносил-уносил, и мне
по эстафете приходилось. В заказнике кроме развлекательной
стрельбы, приятной баньки, соленых грибков Родион Михайлович
уважал монологи. Свои, конечно. Мы с егерем обслуживали ему
такой вид удовольствия. Поваляется он с солисткой балета у себя
в номере и, спустившись в гостиную, рассуждает о разном среди
мореного дуба, подергивая щипчиками красноглазые угольки. Передо
мной и егерем Евсеичем оживала юность Дуева, проведенная в
дерьме, молодость, когда подбирал он клавиши к людям, и
зрелость, в которой научился вдыхать и выдыхать ближних и
дальних, как воздух.
После десятой рюмки скотча (хаф-на-хаф с содовой) Родион
Михайлович светлел ликом и рассказывал о тайне власти. И
получалось, верь не верь, что никакой власти в помине нет.
Простые граждане подобны цветам, Дуев и похожие на него,
напротив, смахивают на пчелок. Пчелки совместными колхозными
усилиями опыляют цветы, давая возможность прорастать им пестрой
толпой. А взамен за свою работенку заботливые опылители
всасывают там и сям капельку нектара. Эта жидкость -
сгущенный жар цветочной души, заплетающимся, но восторженным
ртом пояснял сосальщик. Где-то после четырнадцатой рюмки
командир, однако, мрачнел, разоблачался до майки и трусов, затем
выдавал тайну тайн. Он и его ближние не могут вполне переварить
нектара, который, проходя по их кишкам и выбираясь наружу,
становится медом. А этого добра Дуев сотоварищи безжалостно
лишаются. Кто-то косматой лапой сгребает себе сладкое золото
кала. Стиснутое обидой, затухало бормотание морды, растекшейся
по ковру. Дошедшего до момента истины человека споласкивали
водой и, обтерев насухо, несли в койку.
1.
Я в охранном бюро уже три года. Кому ни расскажи, что работаю вышибалой
мозгов, никто не верит. И правильно делает, между прочим. Я тоже не уверен,
что способен бабахнуть кому-то по кепке; хотя десятку, в принципе, пробиваю
так же бойко, как Петр Ильич пишет свои симфонии. Однако, задача у меня
может быть суровее, чем у стрелка в цирке, который с подружки яблоки
сшибает. Надо засечь момент, когда из вражеского кармана высунется
"черноглазый" ростом в девять миллиметров, и уж тогда делать "стоп". Мы -
хлопцы негосударственные, поэтому имеем право возразить оружием в пределах
так называемой допустимой обороны. Например, прыгает на меня кто-нибудь с
нунтяками или, например, пудовыми кулаками, а в кобуру лезть не смей.
Учитывая мои особенности, придется улепетывать. Бегаю я классически, как
товарищ на древнегреческой вазе. А вот в рукопашном поединке мне не
позволяет отличиться ненависть к побоям и слабая, в определенном смысле,
голова. Некоторым же нравится, когда их бьют доской по тыкве. Где я лямку
тянул, вернее, мудистикой занимался, даже в моей роте были такие бойцы. Я
же там в беге тренировался, когда зимой, образуя тепло, ногами в койке
сучил. Мне еще в армии поспособствовало, что я после учебки в писари
угодил. Пришлось специализироваться на сочинении любовных писем для нашего
капитана. Адресаты у него, помню, не застаивались, но каждый раз подавай
ему новые фразы. Ну, и я под конец обнаглел. Пока он не обслужит меня как
бармен в пятизвездочном отеле, ничего я очередной "Лауре" не пишу.
Матерится он, будто царского времени извозчик, а не красноармеец, но
херцу-то не хочется покоя...
Я и нынче, бывает, между фразами "дежурство принял" и
"дежурство сдал" изготовляю всякую фигню за мелкую
монету, сценарики для рекламных роликов или компьютерных игр. Но
это лишь отголоски. Я, вообще, два года ничего полезного не
делал, только самовыражался, хотел на полку районной библиотеки
попасть между Гоголем и Герценом (моя фамилия Гвидонов), чтоб
меня жадно читали даже в уборной. Сляпал роман и три повести,
послал по экземпляру каждого магнус опуса в три разные редакции.
Ну и меня в ответ послали. Кто уверял, что мое творчество не для
толпы, лучше завести попугая и декламировать перед ним; кто
посоветовал чаще открывать книги приличных писателей; кто меньше
списывать; а кто больше упражняться в сексе. Как бы не так, жена
все два года поиски не разделяла, и подъехать с рекомендованными
упражнениями я к ней мог разве что во всенародные праздники. В
остальное время ее половая жизнь подозревалась и была под
вопросом, хоть приделывай к срамным органам потенциометр с
самописцем. Впрочем, я быстро оставил надежду ее
проконтролировать. Как-никак, первый разряд по кик-боксу у моей
супружницы, только пальцем тронь, сразу на моей морде отзовется.
Наконец, догадался я, что из меня писака и семейный человек, как
из говна пуля, а фамилия моя годится лишь для заборных надписей.
В самый первый раз сочинительство жизнь мне разрушило на
третьем году института. При расчете курсовой работы по всяким
кривошипам и шатунам я серьезно уклонился в сторону и навычислял
фуфла про гравитационные волны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36